Марк Еленин - Семь смертных грехов. Роман-хроника. Крушение. Книга вторая. Страница 26

В маленьком дортуаре, где Кэт жила, одуряюще пахло нагретым сандаловым деревом, цветами и ладаном. Раньше, до внезапной смерти, здесь жила вдова не то министра, не то сенатора. Запах чадящих свечей, горелого лампадного масла, всевозможных лекарств казался Кэт неистребимым. Голова болела постоянно. Она плохо спала. Проснувшись среди душной ночи, Кэт какое-то время никак не могла представить, где она находится. И только волшебные превращения последнего месяца помнились отчетливо. Кэт помнила, как она убежала от поручика Дузика, потому что не могла больше видеть его мучений и его беспомощности.

Весь день она бродила по улицам — без мыслей, без цели, с одной лишь надеждой встретить какого-нибудь знакомого человека, который чудесным образом переменит ее жизнь. Она томилась во дворе русского посольства, дважды переходила Новый мост через Босфор, лавируя в густой толпе, стараясь держаться поближе к перилам, чтобы не попасть под непрерывный караван моторов, извозчиков, верблюдов, движущийся в обоих направлениях. С надрывом кричали ослы. Внизу притягательно-зовуще светилась малахитовая гладь Золотого Рога. Кэт остановилась внезапно, чувствуя растущее желание кинуться через перила в теплую, ласковую воду. Она свесилась и вдруг испугалась: представила, как вытаскивают ее мертвую — бело-зеленую, распухшую, изъеденную какими-то рыбами. Людской поток понес ее дальше, незаметно для себя она оказалась сначала на пропахшем чесноком Египетском базаре, затем на зловонной улице Хаджи-паша. Здесь Кэт словно очнулась от забытья: к ней пристал низенький и толстый турок с тыквообразной головой и непомерно длинными усами. Турок бубнил что-то просительное, не отставал, обещающе помахивал кошельком. При мысли о близости с этим животным Кэт от ненависти и отвращения содрогнулась. Она побежала. Турок куда-то исчез, отстал. А может, и не преследовал ее: женщин, готовых продавать себя, на улицах Константинополя было сколько угодно.

Постранствовав по лабиринту улиц и переулков, она наконец нашла свой квартал, а потом и дом мадам Клейн. Здесь она могла вновь почувствовать себя в относительной безопасности.

Кэт поднялась на второй этаж, удивляясь необычной тишине. На условном месте ключа не оказалось — и это озадачило ее. Дверь отворилась от ее слабого прикосновения. Первое, что бросилось в глаза, — пустой стол, на котором лежала ее записка. И запоздало Кэт увидела в углу каморки поджарого, коротко остриженного человека с. запекшимися, дергающимися губами. Приготовив пистолет, казалось, он ждал именно ее. Это был Издетский...

Теперь, два месяца спустя, все стало таким далеким, чужим. Словно она, Анастасия Мартыновна Мещерская, не имела никакого отношения к авантюристке Кэт, сестре милосердия Веронике Нечаевой, а та — к княжне Ксении Белопольской. Словно она прожила уже две жизни и живет третью, полную тихого покоя, лишенную страхов и забот. Часто навещал Кэт фон Перлоф. Был нежен, даже сентиментален, что совершенно не вязалось с его холодной внешностью, ласково поглаживал руки, интересовался, не нуждается ли она в чем-нибудь, готов был удовлетворить любой каприз, обещал медицинский консилиум и скорое выздоровление. О себе не говорил. Замыкался, когда она задавала вопросы, уходил от ответов. Она так и не поняла, чем он занимается. Генерал в штабе Врангеля — вот и все, что она знала о нем...

Два с лишним месяца назад, когда злобный и безжалостный Издетский силой увел ее из дома мадам Клейн и доставил в какой-то темный, сырой и душный подвал, Кэт была на грани сумасшествия — ослабевшая от голода и ночных блужданий, безвольная, равнодушная. Вероятно, ее приняли за кого-то другого, важного и нужного этому экающему негодяю, который пока еще не мучил ее, даже не спрашивал ни о чем, но от прицеливающегося взгляда которого становилось тоскливо и страшно.

Про нее словно забыли. Сколько она просидела так на полу, подтянув колени к подбородку, испытывая все растущую жажду, которая становилась уже невыносимой? Кэт заставила себя подняться и, вытянув руки, двинулась в темноту. И тут же наткнулась на теплую стену и, не отпуская ее, делая короткие шаги, пошла вдоль нее и вскоре остановилась, упершись в угол. Кирпич здесь оказался выкрошившимся и, как ощутила Кэт, слегка влажным. Принявшись медленно ощупывать его, она обнаружила, что сверху, за старой кладкой, по-видимому, сочится откуда-то влага. Неужели подвал, куда ее загнали, был столь глубок? И ее решили похоронить заживо, зная, что она не сможет закричать, позвать на помощь?.. Вдруг луч яркого света ударил в лицо Кэт, и она поднялась, стараясь разглядеть человека, державшего фонарь.

— Извольте... э... следовать за мной, — сказал вошедший, и по знакомому «э-э» Кэт узнала своего тюремщика.

Издетский вывел Кэт из подвала. Они сели в коляску, и он повез ее куда-то. Ехали, впрочем, недолго, минут пятнадцать, не более. Издетский молчал. Из переулка они выбрались на довольно широкую улицу.

Извозчик остановился возле гостиницы. Издетский, взяв Кэт под руку, повел ее внутрь — мимо конторки портье по лестнице, крытой истертой ковровой дорожкой, по узкому, кидающемуся налево и направо коридору, к двери под номером 21. Здесь, потоптавшись, Издетский хмыкнул, произнес свое обычное «э-э» и постучал.

— Прошу! — раздался повелительный голос.

Издетский подтолкнул Кэт. Она увидела стоящего у окна очень высокого человека, показавшегося ей необычайно худым, с маленькой змеиной головкой, с редеющими набриолиненными волосами, зачесанными на пробор. Долговязый обернулся и, сделав предостерегающий жест, шагнул навстречу Кэт.

— Боже! — сказал он. — Вылитая мать!.. Какое порзаительное сходство! — Он приблизился, раскинув руки, но не обнял Кэт, заметив, в каком она виде, и лишь спросил быстро и обеспокоенно: — Что с вами, девочка?

Губы ее шевельнулись...

— Воды, ротмистр! Живо!.. Кресло! Ну!

Издетский с трудом поволок было кресло, но бросил, кинулся за графином и стаканом: он взволновался, увидев генерала в столь необычном состоянии, и, уже понимая, что перегнул с девчонкой, совсем испугался последствий: людей, впавших в немилость начальников, редко просто отстраняют от дел и оставляют в живых.

— Давайте! — приказал генерал, выхватывая у него стакан. — Поддержите голову, наконец. Болван!

Мешая друг другу, они напоили Кэт. Перлоф, подавив брезгливость, ободряюще улыбаясь, гладил ее по волосам, участливо приговаривал, что все будет хорошо, испытания остались позади, все устроится, потому что он рядом и позаботится о ней.

— Я твой дядя, дядя, бедная моя девочка, — заговорил фон Перлоф. — Я — кузен твоей матери, мир ее праху. Ты в безопасности, в полной безопасности. Все осталось позади. Тебе надо отдохнуть, прийти в себя... Ротмистр! — вспомнил он про Издетского. — Какого черта? Да помогите же! Надо уложить ее.

Издетский проворно, в один прыжок оказался возле кресла. Осторожно держа под локоть, стал помогать Кэт подняться. Он бормотал что-то в свое оправдание, но Кэт не разбирала, что он говорит, слышала лишь ненавистное «э-э» и видела рядом мерзкое лицо — узкие губы, дергающуюся щеку, желваки на скулах, коротко стриженный седоватый ежик. Собрав всю силу, Кэт хлестко ударила его по лицу — правой, затем левой рукой...

На следующий день дядя принес Ксении сафьяновый блокнот, который при помощи специального зажима на черном шелковом шнурке укреплялся на поясе. И, как обычно, поинтересовался, не нуждается ли она в чем-нибудь. Ксения написала, что ей ничего не нужно, а потом спросила: не знает ли дядя о судьбе ее братьев, отца и деда? Фон Перлоф скорбно покачал головой. Он не стал говорить о Викторе и обо всем, что узнал от Издетского: зачем волновать девочку, ее брат исчез и следы его затерялись...

Ксения с благодарностью принимала помощь дяди, понимала, что обязана ему жизнью, но не могла никак избавиться от своей настороженности, непреодолимого недоверия — непонятно к чему. Ее нежный дядя точно холод излучал, а его внимательные, немигающие глаза скрывали, казалось, нечто страшное — чью-то тайну, преступление, убийство, быть может... Ксения ужасно уставала после его визитов еще и оттого, что вынуждена была скрывать свои ощущения. Ее не покидала мысль, что она для чего-то нужна дяде. Да и дядя ли он ей?

Прошло два месяца. Цчера Перлоф сообщил Ксении, что придет с известным профессором-психологом, просил подготовиться к визиту. Ксения ждала их с нетерпением, не могла найти себе места, словно этот профессор собирался уличить ее в симуляции или проделать с ней страшные эксперименты.

Профессор-психолог оказался средних лет важным господином, плотно сбитым и обильно украшенным золотом. Отослав генерала и приказав Ксении снять блузку и лиф, он долго и с удовольствием осматривал ее, колол похожими на спицы иголками, заставляя водить глазами за блестящим молоточком, коротко и резко стучал им по колену, осматривал ногти, ступни, заставлял шевелить пальцами — сопел от усердия и своей значительности. Достав золотые часы и посмотрев на циферблат очень внимательно, даже подозрительно, он сказал медленно, тяжело роняя слова, как будто каждое его слово тоже ценилось на вес золота: