Игорь Бунич - Беспредел Страница 26

Мне вдруг подумалось, а не изготовляет ли уже какая-нибудь западная фирма и портреты вождей для начальственных кабинетов. И при этом генерал очень убежденно говорит о русской государственности. Значит, они согласны бесконечно воевать со своим народом, остановить всякую жизнь в стране, погасить все творческие порывы, но только сохранить государство, перейдя при атом почти полностью на западное иждивение? Голова у меня шла кругом. Россия, государство — это были, конечно, фундаментальные понятия для меня, сведенные в слово "Родина”, но схема генерала Попкова имела явные изъяны и вела к такому же крушению государства, как и демократические свободы. Генерал сам говорил о войне, а война ведется самыми разными методами. Он же предполагал только один.

Но то, что сказал мне генерал Попков, крепко в душу засело. Я это понимал подсознанием, но объяснить себе не мог. А он просто объяснил: ВОЙНА! Вечная война правительства с народом и народа с правительством. И крепостное право нужно было, чтобы народ не разбежался, а работал. То-то его так боялись отменить, а как отменили, так все и пошло наперекос до развала в 1917-ом году. Но ведь и не отменить было нельзя.

Страна зашла в тупик, и отмена крепостного права была единственным выходом из этого тупика, но выходом, ведущим к гибели. И сейчас страна в тупике, и каждый уже понимает, что выходом является смена общественного строя, чтобы из тупика выйти. А куда выйти? Снова к очередной катастрофе? Или спокойненько топтаться в тупике, имитируя движения вперед, радуясь тому, что под ядерным зонтиком никто тебе особого вреда в этом тупике не причинит. Не будет ни Крымской войны, ни Японской, ни Первой мировой, а останется одна только наша внутренняя ВЕЛИКАЯ ВОЙНА, постоянно отбрасывающая нас на задворки мировой цивилизации и загоняющая в очередной тупик.

Но, может быть, эту войну можно как-то прекратить? Если понять ее причины и истоки, ее генезис, говоря научным языком, то возможно будет наконец и заключить МИР? В голове моей крутились эпизоды и целые эпохи нашей русской и советской истории, но это был калейдоскоп, в котором не так легко было сразу разобраться…

От генерала Попкова я направился к заместителю начальника 3-го Главного Управления КГБ СССР полковнику Климову, который не сегодня-завтра готовился стать генералом. Человек он был непонятный. Долгое время курировал различные научно-исследовательские институты ВПК, работал и за кордоном, а теперь направлял работу идеологических контрразведок во всесоюзном масштабе. Фактически он был моим прямым начальником. Я докладывал ему все детали дела отца Гудко и именно он порекомендовал мне решение этого дела с публичным покаянием священника по телевидению.

Это было легче сказать, чем сделать. Отец Гудко имел склонность к мученичеству раннехристианских пророков и решительно отказывался даже разговаривать на эту тему. Конечно, в нашей практике было немало способов склонения подследственных к так называемому сотрудничеству со следствием. Помимо выбора статей, о котором я уже упоминал, существовало и много других. Подследственного можно было лишить передач, посадить к нему либо заключенного с явным умственным расстройством, либо уголовника с блатными манерами, хорошо перед этим проинструктированного. Но в деле отца Гудко Климов ни на одно из подобных мероприятий разрешения не дал. Встретил он меня благодушно. Поговаривали, что это благодушие — всего лишь маска, но если это была и маска, то очень прочно приклеенная.

— Садись, — сказал он мне, — и хвастай. Чем облагодетельствовало тебя начальство?

— Беседой, — ответил я, улыбаясь в тон полковнику.

— Если начальство удостаивает подчиненного беседой, — ухмыльнулся Климов, — то оно явно чем-то озабочено. Видимо, оно озабочено непониманием подчиненными своей главной задачи?

Я предпочел отмолчаться.

— Ты слышал о деле подполковника Бондаренко? — неожиданно переменив тему, спросил полковник.

— Слышал, — подтвердил я.

Подполковник Бондаренко работал тут на Лубянке. Он получил подполковника в 28 лет. Такой головокружительной карьеры не знала послевоенная госбезопасность. Тем более что у Бондаренко не было никакой "мохнатой руки", которая двигала бы его вверх по служебной лестнице. Он был, как говорится, контрразведчиком Божьей милостью. Используя свои тайные связи и нелегалов-информаторов, работая в каком-то поэтическом вдохновении, Бондаренко вышел на целый клубок иностранных резидентур, работавших без дипломатического прикрытия не только в таких крупных городах, как Москва, Ленинград, Свердловск, Киев и Челябинск, но и почти во всех городах, которые на карте СССР не значились, поскольку были закрытыми и строжайше засекреченными. С помощью своей агентуры Бондаренко составил великолепную программу дезинформации западных разведок и, используя внедрение в резидентуры своих людей, подбирался уже к знаменитой компьютерной информации в сердце ЦРУ в Ленгли.

Мы в Ленинграде тогда, естественно, ничего о его деятельности не знали. А узнали, да и то в общих чертах, затуманенных слухами, когда пришло сообщение, что подполковник КГБ Бондаренко схвачен при попытке передать секретные шифры КГБ представителю посольства США. Представитель посольства был выслан из СССР, а Бондаренко — судим по 64-й статье (измена родине с признаками шпионажа) и приговорен к расстрелу.

В настоящее время он находился в Лефортово, ожидая решения своей судьбы по апелляции в Верховном суде и коротая время в камере смертников. Мне как-то с самого начала не верилось, чтобы такой опытный сотрудник как Бондаренко сам бы пошел на связь с посольским работником, чтобы передать ему какие-то там шифры. Естественно, что та контрразведывательная сеть, которую создал Бондаренко чуть ли не на всей территории СССР, была разгромлена. Нам в Ленинграде никто, конечно, не говорил, что это сеть Бондаренко, но по многим признакам мы об этом догадались сами.

— Главная вина Бондаренко, — сказал Климов, глядя поверх моей головы на портрет Андропова, — заключалась в том, что он неправильно понял свою главную задачу. Американцам совершенно не нужны были наши шифры.

— А что же им было нужно? — осторожно поинтересовался я, совершенно не понимая, куда клонит Климов. — Либо Бондаренко с самого начала работал на них и они его сдали. Либо Бондаренко неожиданно решил сам переметнуться к противнику, избрав не самый остроумный способ. Либо…

— А что им было нужно, — задумчиво произнес Климов, — мы и должны выяснить с тобой, Василий.

— Но я же занимаюсь делом священника Гудко, — напомнил я.

— Вот именно, — Климов достал из ящика стола папку, вытащил оттуда лист бумаги и протянул его мне, — прочти.

Бумага была исписана от руки круглым, разборчивым почерком: "Еще мне стало известно, что к изменнику Родины попу Гудко часто приезжал на машине "Жигули" серого цвета иностранец высокого роста, блондин. Они с попом-изменником запирались в комнате и о чем беседовали не знаю. А номер машины «МОС 48–16» "

Подписи не было. Из дела отца Гудко этот документ был изъят или вообще не зарегистрирован,

— Это номер машины Бондаренко, — пояснил Климов.

— Почему же иностранец? — удивился я.

— Источник информации, — засмеялся полковник, — не предполагает, что советские люди могут ходить в иностранных шмотках. Бондаренко покупал вещи в том же распределителе, что и я.

Климов любовно погладил по лацкану свой итальянский пиджак.

Кроме того, высокий, худощавый, блондин. Ну, прямо, ариец из кинобоевика. Вот старичок и принял его за иностранца или специально так пишет, чтобы Гудко окончательно утопить. Но дело не в этом. А в том, что у Бондаренко была связь с Гудко.

— Почему же этого документа нет в следственном деле Гудко? — спросил я полковника.

— А потому, — объяснил Климов, — что тем, кто ведет дело Гудко здесь у нас, эта бумажка совсем не интересна. Да и не положено им в такие дела лезть. Их задача — провести Гудко по 70-й статье, а в свете последних указаний — вынудить его публично покаяться. Тебя, Беркесов, мы специально высвистали из Питера, чтобы ты поработал именно на связи Гудко и Бондаренко. Не исключено, что часть антисоветской информации он от Бондаренко и получил. А тот по своим каналам мог добыть ее целый вагон или два. И хотя командование определяет это как нашу главную задачу, задачи второстепенные могут быть не менее интересными. Ты меня понял, Беркесов?

У меня язык чесался спросить, кто изъял и зачем эту бумажку из дела священника, но я язык прикусил и ответил: "Так точно, понял, товарищ полковник".

— Если понял, то действуй, — сказал Климов, кивком головы указывая мне на дверь.

В его кивке было столько холода, что так не вязалось с его вечным благодушием, так что мне не оставалось ничего другого, как встать л официально спросить: "Разрешите идти, товарищ полковник".