Александр Лекаренко - 2012 Страница 3

- Ну, тогда, - смеясь, ответил Данила, - ты выпьешь с ним на брудершафт и как-нибудь договоришься.

Глава 2

Остаток дня он провел в обустройстве и поверхностном осмотре своего нового пристанища, а вечером сел у пылающего камина с бокалом великолепного, Данилой дареного коньяку в руке.

В лучшие времена Андрей преподавал английский язык и литературу в одном из старейших университетов Европы, потихоньку занимаясь литературой и даже издавая кое-что. Затем некоторые жизненные обстоятельства сдвинули его в менее престижный институт, потом - в совсем уже далекую от сферы академического образования школу, после чего, меняя работы и безработицу, он покатился, теряя осколки брака, вниз по социальной лестнице, пока не оказался у ее подножия, когда его нашел старый друг Данила, он сторожил склад какого-то полусдохшего предприятия. Таким образом, эта необременительная и высокооплачиваемая работа по охране руин старого замка сама по себе была гуманитарной помощью со стороны более преуспевшего друга менее преуспевшему, а вкупе с перспективой издания романа - просто находкой, последним шансом и лучом солнца, посылаемым судьбой перед наступление мрачной и гарантированной зимы. Следовало цепляться и карабкаться, следовало работать, не покладая рук и головы, в поте лица и крови мозолей, поэтому он плеснул себе еще коньяку и откинулся в кресле, положив ноги на стол.

Он давно уже стал фаталистом, без этого движения судьбы, оставившие всего лишь царапины на его волчьей шкуре, могли бы оказаться ударами. Он стал фаталистом после того, как в Таджикистане пуля снайпера оторвала ему мочку правого уха и после того, как в Боснии граната, пущенная рукой оставшегося неизвестным доброжелателя, размазала по тесным стенкам временной казармы троих его товарищей, оставив его одного с нерасплескавшимся стаканом палинки в кулаке посреди кровавого месива. Бывший интеллигентный человек, лежащий в кресле у камина и умело наслаждающийся теплом огня и хорошей выпивкой, был бывшим университетским преподавателем, бывшим военным переводчиком, бывшим спецназовцем погранвойск и бывшим бойцом сербского ополчения. Он хорошо знал цену жизни и цену смерти, и цену всем ступенькам социальной лестницы, висящим в пустоте, между пропастью “Да” и пропастью “Нет”, поэтому он пребывал в течение текущего момента, не рассуждая суетно, не строя эфемерных планов. Он знал, что день грядущий принесет и перемелет злобу свою, что первая строчка продлится в пространстве дней, извлекая из себя и созидая цветистый гобелен романа - о чем было тревожиться? Он был опытным бойцом на шахматном поле жизни и, сознавая, что партию играет Рок, обеспечил себе оптимум свободы по руководимым правилам движения - у него была крыша над головой, запас продуктов, чай, кофе, табак, выпивка, теплая одежда, огонь в камине и оружие.

Данила знал его лучше, чем кто бы то ни было другой, Данила потому и преуспел на вязкой арене бизнеса, что качества мордобойца сочетал с недюжинным умом и разбирался в людях, Данила очень хорошо понимал, кого он нанял в сторожа для своего будущего замка, и потому, далеко от руин замка нынешнего, подъезжая к своему роскошному дому, он поздравил себя с удачным ходом.

А в это время сторож стоял на растрескавшемся бетоне своей последней станции и смотрел на восходящую над лесом луну. Нигде не было ни звука, ни искры электрического света. Свежий осенних воздух, пронизанный ароматом сосен, легко вливался в легкие, мешаясь с запахом коньяку на губах. Он расхохотался от шального желания завыть на луну. Он был всего лишь подвыпивший сторож, но любому, кто услышал бы его смех, увидел бы со стороны его фигуру на фоне черного замка и его серебряные глаза, пришли бы в голову совсем другие мысли.

Глава 3

Ранним утром с чашкой кофе в руке он вышел, чтобы полюбоваться восходом солнца. В полной тишине розовый шар возносился над бахромой сосен, его движение было едва уловимо, но отчетливо, а в ущелье узкоколейки плавал голубоватый туман. Сожалея и прекрасно понимая, что его сожаление показалось бы чудаческим любому обитателю бетонных трущоб, он подумал о людях, месящих собственные испражнения в тесноте перенаселенных человеческих муравейников и не имеющих понятия о великолепии места, в котором живут - о планете Земля. Но он давно уже знал, что сожалеть о чем-либо или о ком-либо неуместно в этом блистающем и ужасном мире, а потому прикончил свой кофе и озаботился делами дня.

Вход в подвал был расположен со стороны заднего двора, дубовая дверь с выломанными досками оказалась незапертой и, подсвечивая фонарем, волоча за собой тачку с лопатой, он вошел внутрь.

Подвал был сводчатым, так же, как и верхние помещения, но стены и своды оказались сложенными не из кирпича, а из серого камня, такого же, как и колодец, центральный свод опирался на широкую квадратную колонну. Здесь было не слишком темно - свет проникал через пролом в потолке и, выключив фонарь, он протарахтел тачкой по каменным плитам к горе мусора, в которой преобладали дерево и битый кирпич, наваленной под проломом у торцевой стены, слева от входа. Да-с, работы здесь хватало. Дурной работы, потому, что мусор следовало бы сразу грузить на машину и вывозить. Но, хозяин - барин, а 25 баксов за куб на дороге не валяются, они валяются здесь, под ногами, и он со скрежетом вогнал лопату в подножие мусорной горы.

Ближе к полудню он выволок из подвала по наклонному пандусу последнюю на сегодня тачку и, вытирая пот со лба, сказал себе: “хватит”. Жаль было тратить такой великолепный день, дыша подвальной пылью. Он сполоснул руки и лицо у колонки, потом, оценивающе глянув в сияющее солнцем небо, разделся и с наслаждением вымылся до пояса под хрустальной струей воды. Сразу стало легче, отчетливей проступили запахи леса и громко взбурчало в животе - жизнь продолжалась.

Распахнув дверцы рефрижератора, он сразу понял, зачем Даниле понадобилось такое морозило - он затасовал туда по меньшей мере три разделанные бараньи туши и килограмм пятнадцать шинки.

Баранья нога на вертеле сулила блаженство, но настоящее требовало мгновенного удовлетворения, и, истекая голодной слюной, он быстро перекусил бутербродом из своих припасов, пока она источала горячий жир и упоительные запахи над пламенем в жерле камина, а затем, предвкушая пир, вышел на воздух и присел на солнышке у стены с кружкой кофе в руке.

Вне всякого сомнения жизнь была прекрасна и имела все шансы стать еще лучше, когда он примется за роман. Он хорошо знал это восхитительное чувство погружения в творчество, когда окружающий мир перестает существовать. Но окружающему миру следовало прекратить свое существование, когда он заключался в утлой каморке на третьем этаже блочной пятиэтажки с вопящими со всех четырех сторон соседями и грызущей, голодной пустотой внутри. Окружающему же миру, состоящему из солнца, леса, воздуха высокогорья, баранины на вертеле и старого коньяку следовало длить и длить свое великолепие, вплетая его нитями золота в зеленую, голубую и багряную ткань повествования, ткать которую само по себе было блаженством.

Он усмехнулся и отставил кружку, закуривая.

А не является ли любое творчество проституцией? Тот, кто творит, вытягивает из себя нить своих самых сокровенных чувств и выставляет ее напоказ. За деньги. И если нить не будет сокровенной, то получится дерьмо, а не произведение искусства. А если не платить, то не будет и дерьма, поскольку никто не станет этим заниматься бесплатно. Фидий, Микеланджело, Тициан, Пушкин, Шекспир и Бальзак творили на заказ и за деньги. При этом - выворачивая себя наизнанку. Если бы гомосексуалист Леонардо да Винчи не изобразил себя в виде женщины, то мир не знал бы никакой Монны Лизы, не было бы ни “Крейцеровой сонаты”, ни “Лолиты”, если бы Толстой и Набоков не выплеснулись бы до дна и тот, безымянный ваятель не сумел бы создать Венеру Милосскую, если бы не истекал спермой на ее мраморные бедра. Да и кто, в сущности, не проституирует, продавая свои мысли или свои руки? Какова сущностная разница между продажей мозга, конечностей и половых органов? Разница, собственно, только в качестве товара. Товар Пушкина качественнее, чем товар Демьяна Бедного, скрипка Страдивари ценнее табуретки, а жена обходится дороже проститутки.

Он отщелкнул окурок и усмехнулся, припомнив кое-что о женах и проститутках.

Похоже, проституированное общество выводит проститутку за рамки своей лживой морали потому, что проститутка не лжет. Она честно дает и честно берет, без всякого кубизма. Ей не требуется мнение эксперта, редактора и усилия по маркетингу, чтобы раскрутить свой товар, настоящее - оно всегда в ходу и без рекламы.

В нить его возвышенной мысли, которая готова уже была углубиться в настоящую причину всех наслаждений и всех страданий, вплелась, проникнув из приоткрытого окна апартаментов, струйка изысканного аромата бараньего бедра, готового одарить немедленным блаженством и, бросив нить там, где она оборвалась, он бросился к камину - все органы смолкают, когда говорит желудок.