Анри Труайя - Семья Эглетьер Страница 31

— А ты? — спросила Мадлен.

— Сказал, что свою тетку ни на кого не променяю!..

Он развалился на заднем сиденье и затянул студенческую песню, вставляя «пам-пам-пам» в особенно рискованных местах.

— Не обращай внимания, Маду, — сказала Франсуаза, — пусть поет, лишь бы не острил!

Мадлен смеялась: она знала все куплеты, что, конечно, и в голову не приходило ее племяннику. Через несколько лет, когда окончится трудный переходный возраст, Даниэль освободится от этой дурашливости. И все же на месте Кароль и Филиппа она внимательнее следила бы, с кем он водит дружбу. А так, что она могла сделать, живя в другом городе?

Минуты через две истощив свой запас, Даниэль замолчал. Мадлен спросила его о занятиях. Он ответил, что все в порядке, он надеется благополучно спихнуть июньские экзамены, но вот свинство: ходят слухи, что не сегодня-завтра экзамены на степень бакалавра отменят, пока же приходится забивать голову всякой ерундой. Потом Даниэль заговорил об экспедиции на Берег Слоновой Кости, которая должна быть очень интересной, Франсуаза говорила о поездке в Грецию, и Мадлен подумала, с какой радостью и она попутешествовала бы на яхте вместе с детьми. Конечно, можно намекнуть Филиппу, но ей тотчас представилось оскорбительное удивление или даже возмущение, с которым он на нее посмотрит. Нет уж, все что угодно, но не унизительный для нее отказ брата! Она прекрасно проведет лето в Туке, и никто ей не нужен! Машина ковыляла по рытвинам дороги.

— Опусти окно, Маду, давай подышим лесным воздухом! — попросил Даниэль.

Мадлен улыбнулась ему в зеркальце над ветровым стеклом.

Кароль они застали в кухне. Она нарезала сыр мелкими кубиками.

— Вы поспели вовремя! Очисти зубчик чеснока, Франсуаза, и натри сковородку. Не выношу, когда руки пахнут чесноком. А ты, Даниэль, принеси из погреба две бутылки шабли.

— А вишневка? — спросила Франсуаза.

Кароль, смеясь, надавила пальцем кончик ее носа.

— Далась тебе эта вишневка! Прямо навязчивая идея! Не беспокойся, она уже тут!..

Милое движение и смех Кароль пленили Мадлен своей естественной грацией. «Она и впрямь очаровательна, подумала Мадлен. Живая, веселая, красивая». И все же Мадлен не испытывала к невестке полного доверия. Она очень ценила женскую красоту, но считала ее несовместимой с некоторыми душевными качествами. Чем больше она восхищалась тонкими чертами и нежной кожей, тем больше подозрений вызывало в ней то, что скрывалось за этим совершенством. Бог, казалось ей, не может соединить в одном существе внешнюю прелесть и духовные достоинства. Мадлен приехала в семью, когда-то родную, но теперь другая женщина сменила ее у очага, и Мадлен чувствовала себя одновременно и дома и в гостях. Каждая вещь о чем-то напоминала, но ничто не принадлежало ей здесь. Мадлен сама себе казалась репатриантом, понявшим, что за годы изгнания родина изменилась, а он не в силах ни смириться с этими изменениями, ни быть счастливым в другом месте. Чтобы отогнать грустные мысли, она сказала:

— Ну, а я буду нарезать хлеб!

Наконец все было готово, стали звать Жан-Марка, и, когда он спустился, фондю дымилось на спиртовке. Кароль подала знак, и штурм начался.

Даниэль первым подцепил на длинную вилку кубик подсушенного хлеба, окунул его в булькающую ароматную массу, несколько раз повернул, вытащил вилку, разрывая упругие нити расплавленного сыра, и тотчас испустил вопль:

— Ух как обжигает!

— Так тебе и надо! — сказала Мадлен. — Нечего было торопиться.

— Когда фондю на столе, тут не до благородных манер!

— Ну тебе, положим, всегда не до них!

У Мадлен тотчас мелькнула мысль, что ее поучения должны показаться Даниэлю слишком старомодными. Однако Даниэль был толстокож и к тому же добродушен. Остальные оказались осторожнее и дули на каждый кусочек, прежде чем отправить его в рот. Все единогласно сошлись на том, что фондю удалось на славу.

— Даже в Шамони нам такое вкусное не подавали! — объявил Даниэль.

Он и Мадлен усерднее остальных работали вилками. Франсуаза, значительно отставшая от них, вздыхала, что больше не может, и опять с виноватым видом тянулась к сковороде. Один Жан-Марк, осунувшийся, с воспаленными глазами, жевал без всякого аппетита. Кароль отступилась раньше всех. Когда сковородка опустела наполовину, над фондю трудились только Мадлен и Даниэль.

— Мне стыдно! — уверяла Мадлен. — Но оторваться не могу!

В камине пылал огонь, дождь барабанил по стеклам: Жан-Марк выпил один за другим два стакана белого вина и сидел с таким видом, точно был зол на весь свет. «Должно быть, он здесь скучает!» подумала Мадлен. Потом она заметила, как томный взгляд Кароль, который рассеянно блуждал по комнате, ненадолго задержался на лице юноши: на миг затрепетали ресницы, и снова взгляд Кароль скользнул в сторону. «Она готова флиртовать с кем угодно! Ей лишь бы нравиться, нравиться во что бы то ни стало! В этом ее главный недостаток». Дождь забарабанил еще сильней. Хлопнул плохо прилаженный ставень.

— Еще день-два такой погоды, — сказала Кароль, — и нам останется только собрать вещи и вернуться в город.

В глазах Жан-Марка мелькнула растерянность.

— Конечно, — поддержала Франсуаза. — В ненастную погоду здесь невыносимо! А ты как считаешь, Маду?

— Я приехала, чтобы побыть с вами! Так что куда вы, туда и я!

И только Даниэль возмутился:

— Это свинство! Я хотел пожить в палатках со своими ребятами!

— Что ж, можешь оставаться, — сказала Кароль. — Но добираться до Парижа тебе придется самому.

— Если так, куда ни шло, — успокоился Даниэль. — Да и погода может улучшиться!

— А что показывает барометр?

— Падает, — признался Даниэль.

Кароль соскребла со дна сковороды и раздала остатки сыра. Франсуаза принесла фруктовый салат. Все уже наелись, но после острого фондю было приятно освежить рот. Когда посуду собрали и унесли на кухню, Кароль предложила сразиться в карты. Даниэль принялся тасовать колоду. Жан-Марк пошел спать.

XVI

Давно уже не случалось Мадлен проводить вечер в компании молодежи. Все приглашенные, кроме Патрика, учились в Институте восточных языков. Обещал прийти и Козлов, но его еще не было. Мадлен никак не ожидала, что племяннице удастся собрать столько народу в самый разгар пасхальных каникул. Мысль о вечеринке пришла Франсуазе, когда семья, наскучив ненастьем, вернулась в Париж, оставив Даниэля с его приятелями туристами. Кароль помогла падчерице все приготовить и затем, проявив удивительный такт, исчезла. Мадлен собралась было последовать ее примеру, но Франсуаза упросила тетку остаться, видимо для того, чтобы показать ей этого русского, о котором всегда отзывалась с таким восторгом. Франсуаза пригласила и Жан-Марка, он обещал прийти, но попозже. Мадлен, единственная представительница старшего поколения, чувствовала себя лишней в кругу зеленых юнцов. И все же было приятно окунуться в свежую атмосферу молодости, о которой она часто и с грустью вспоминала. Теперь к этому чувству примешивались любопытство, нежность, легкая ирония. В гостиной были зажжены все лампы. На двух передвижных столиках теснились рюмки, бутылки, блюда с сандвичами и крохотными пирожными. Каждый брал что хотел. Много курили. Патрик, стоя у окна, обсуждал с каким-то лохматым студентом перспективы сахарской нефти. Затем он подошел к Мадлен. Франсуаза, переходя от одной группы к другой, издали улыбнулась им. Мадлен решила воспользоваться случаем и получше узнать Патрика, заведя с ним разговор. В Туке он был настолько сдержан, что Мадлен и теперь не чувствовала себя с ним свободно. Желая придать Патрику уверенности, Мадлен снова стала спрашивать его, что он намерен делать после окончания высшей школы. Не изменились ли его планы? Патрик ответил, что ничуть не изменились, и описал свою будущую карьеру с леденящей душу точностью. Он уже сегодня знал, на какое предприятие поступит, каковы там возможности продвижения по службе и на какую пенсию он сможет впоследствии рассчитывать. Мадлен поняла, что даже головокружительный успех значил для него меньше, чем покой и обеспеченность. Должно быть, все феи Социального Обеспечения слетелись к колыбели этого юноши, когда он родился. И даже вера, о которой он так много говорил, очевидно, нужна была ему только затем, чтобы уберечься от соблазнов плоти. Патрик определенно не нравился Мадлен. Интересно, много ли среди молодежи таких, как он, кому будущее видится не широкой, манящей, полной опасностей дорогой, а тесной ячейкой, где под надежной защитой государства разместится застрахованное от неожиданностей семейство. Мадлен внимательно вглядывалась в юные лица, пыталась сравнить их с лицами друзей своей молодости, которые сохранила память. Разумеется, эти, теперешние, казались ей менее яркими. Но стоит ли полагаться на память? Нелепо осуждать настоящее из симпатии к прошлому. Ей захотелось примерить к молодым друзьям Франсуазы ярлыки, которые они будут носить потом: журналист, геолог, мать семейства, переводчица при посольстве, начальник отдела в Министерстве иностранных дел, министр, дипломат, библиотекарша… Для них все только начиналось, их судьба еще не была определена; что их ждет — успех или неудача? Они были только эскизами будущих людей, удивительным образом сочетая стремления, иллюзии, потаенные силы… Да, будущее станет таким, каким сделают его эти узкоплечие юноши и скромные, благонравные девицы. Смотреть на них — все равно, что склоняться над неведомой бездной грядущего, все равно, что приближаться к могиле, и в то же время самый их вид вселяет бодрость. Волнение Мадлен росло по мере того, как она все яснее понимала, что ее достояние — груз прожитых лет, а богатство этих подростков как раз в том и заключается, что они еще ничем не владеют. Она почти не слушала Патрика, толковавшего о технике бурения нефтяных скважин в море, и мало-помалу прониклась грустью по невозвратно уходящему времени. Еще несколько юношей кружком уселись возле нее. Разговор зашел об использовании кино в целях пропаганды, и все оживились. Большинство осуждало тенденциозность в искусстве, кроме Фредерика Массара, который не без пафоса доказывал, что пристрастность является необходимым условием искренности художника. Франсуаза подходила, присаживалась на ручку кресла, вставляла свое слово, притворялась, будто увлечена спором, но мысли ее, судя по всему, были далеко. Без четверти семь раздался звонок, и Франсуаза, сразу преобразившись, поспешила в переднюю.