Василий Ардаматский - Последний год Страница 31

Дубенский смешался и, боязливо глядя на князя, старался изо всех сил вспомнить то, что нужно.

— Разве вот… — начал он нерешительно. — Уже в поезде было… Как раз его величество просмотрели мой отчет, похвалили и вдруг спрашивают у меня: «А не устали вы от всего этого?» Я, конечно, вскочил: «Никак нет, ваше величество». Он глянул на меня с большой серьезностью, и на том разговор и кончился.

— Ну видите? — ободряюще, мягко и тихо сказал князь. — Это же очень существенно — его величество интересуется, не устали ли его люди от войны. Пожалуйста, еще что-нибудь подобное.

Дубенский шумно вдохнул воздух маленьким носом и начал нерешительно:

— Было еще так… Сразу после парада государь разговаривал с командующим генералом Эвертом. Его величество было весьма довольны, как прошел парад. Благодарили генерала. И вдруг спрашивают: «Собираетесь похоронить в снегах и этих славных воинов?» Командующий побледнел. Отвечает: «На все божья воля, ваше величество». Государь заметно осерчал, говорит: «Если мы потеряем и эти силы, то лучше в драку и не лезть…»

— Крайне интересно, Дмитрий Николаевич. Крайне… — задумчиво произнес князь. — Вот это и есть подлинная история.

— Уж как есть, ваше высочество, — согласился Дубенский, не очень понимая князя.

— А прямого высказывания о возможности мира не было? — осторожно спросил князь и пояснил — Ведь для того, чтобы иметь точное мнение по любому вопросу, государь должен все взвешивать и так и этак.

— О возможности замирения, ваше высочество, никаких слов сказано не было, — твердо ответил Дубенский. — Не было такого случая…

— Большое вам спасибо, Дмитрий Николаевич. — сказал князь мягко, решив, что на сегодня хватит. — Ну вот, и давайте договоримся — будем встречаться, и вы будете помогать мне в обогащении истории России.

— Со всей готовностью, ваше высочество!..

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

 Сэр Джордж Бьюкенсн вел дневник почти каждый день. Он был уверен, что его свидетельство войдет в историю этого времени, и, конечно же, думал о последующей публикации дневников. Однажды он сказал на приеме, что без мемуаров дипломатов история была бы неполной. Он сказал это специально для немецкого посла в Петрограде графа Пурталеса, обронившего перед этим весьма неосторожную фразу о преимущественном праве Германии требовать пересмотра распределения мировых рынков. Пурталес принял этот мяч и ответил, что серьезные люди с осторожностью относятся к учебникам истории и тем более к мемуарам послов… Это было давно, еще до войны.

Бьюкенен не мог предугадать, как бесславно закончится в России миссия посла его величества короля Англии Георга при дворе его императорского величества Николая Второго и что его личная катастрофа станет частью катастрофы русской монархии, в которой он сам сыграет свою немаловажную роль. Явно назревавший кризис русской монархической власти со своей личной судьбой он никак не связывал. Он продолжал судить и рядить Россию, учить ее уму-разуму…

Вот первая запись в его дневнике 1916 года: «…На бессарабском фронте русские, всегда готовые оказать возможную для них поддержку своим союзникам, предприняли наступление с целью оказать некоторую помощь доблестным защитникам Вердена, столь ожесточенно теснимым германцами. Хотя это наступление и сопровождалось некоторым успехом, однако оно не дало определенных успехов ввиду того, что было предпринято без достаточной подготовки, а также вследствие недостатка аэропланов и других военно-технических средств…»

Сколько в этой записи лицемерия! Вначале признание, что русские всегда готовы оказать поддержку своим союзникам и Что наступление на бессарабском фронте — это помощь осажденному немцами французскому городу Вердену. Но так как наступление в общем не удалось, Бьюкенен уточняет — некоторую помощь. И виноватыми в этом Бьюкенен считает только русских. Меж тем наступление, о котором он пишет, только потому и было не подготовлено, что оно началось до срока, так как царь и Главная ставка подверглись ожесточенному нажиму союзников, в том числе и Бьюкенена вкупе с французским послом Палеологом. У русской армии не оказалось аэропланов и других военно-технических средств только потому, что Россия, уже понесшая в войне колоссальные материально-технические потери, не получила вооружения от той самой Англии, которая не только обещала это сделать, но уже получила за это сполна русское золото. Бьюкенен все время старался представить для истории виноватой во всем саму Россию. В данном случае у него не хватило, что ли, чернил написать о том, что в результате этого неудачного русского наступления защитники Вердена все-таки получили решающую передышку, так как немцы сняли оттуда значительные силы и перебросили их на восток…

Так или иначе, Бьюкенен прекрасно понимал, что это неудачное наступление — все, что могла тогда сделать Россия. Даже больше, чем могла. Но об этом он в дневнике не пишет…

С новым нажимом на русских в отношении ведения войны теперь следовало подождать, и Бьюкенен приступает к выполнению не менее важного задания своего правительства. Надо выяснить, насколько опасны для русского царя прогерманские тенденции. Этим занимается весь аппарат посольства. Этим же занимается вся английская резидентура, внедренная в Петрограде и в других местах России под различными прикрытиями, включая разные коммерческие представительства.

Как раз в это время царь производит совершенно неожиданное, если не сказать удивительное, изменение в правительстве: на пост премьера он назначает Штюрмера, мало кому известного третьестепенного деятеля.

Появление нового премьера явилось полной неожиданностью и для Бьюкенена, и для французского посла Палеолога, им на это пеняют Лондон и Париж и требуют срочно дать исчерпывающую характеристику Штюрмеру.

Вот так спустя несколько дней аттестует его Бьюкенен:

«…Дед Штюрмера был австрийским комиссаром на острове Св. Елены во время пребывания там Наполеона, а сам он занимал последовательно должности церемониймейстера при русском дворе и ярославского губернатора. Обладая умом лишь второго сорта, не имея никакого опыта в государственных делах, преследуя исключительно свои личные интересы, отличаясь льстивостью и крайней амбициозностью, он был обязан своим новым назначением тому обстоятельству, что был другом Распутина и пользовался поддержкой окружавшей императрицу камарильи. О нем я буду говорить еще ниже, теперь же упомяну как о факте, показывающем, к какому сорту людей он принадлежал, — о том, что он назначил начальником своей канцелярии бывшего агента охранки Мануйлова…»

Теперь ознакомимся с аттестацией, какую дал Штюрмеру французский посол Палеолог:

«Последние три дня я со всех сторон собирал сведения о новом председателе совета министров Штюрмере, и то, что я узнал, меня не радует. Шестидесяти семи лет, он ниже посредственности, ограниченный ум. Мелочная душа, низменный характер, подозрительная честность, никакого опыта, никаких знаний в крупных делах. Во всяком случае, изощренный талант к хитрости и лести. Семья его германского происхождения, как показывает его фамилия. Он внучатый племянник барона Штюрмера, бывшего комиссара австрийского правительства, сторожившего Наполеона на острове Св. Елены. Ни его личные качества, ни его прошлая административная карьера, ни его общественное положение не давали ему права на высокий пост, который ему вверен ко всеобщему удивлению. Но его назначение становится понятным, если допустить, что он был выбран как орудие, то есть именно за свою незначительность и гибкость, и выбор этот был сделан под влиянием камарильи царицы и энергично поддержан перед царем Распутиным, с которым Штюрмер близко связан. Это предвещает нам «счастливые дни»…»

После обеда Бьюкенен был у министра иностранных дел Сазонова. Этот строгий кабинет, обставленный черной неполированной мебелью, был, пожалуй, единственным местом во всей государственной службе России, где Бьюкенен чувствовал себя как у себя в посольстве и мог говорить все, что думает.

Они сели в кресла возле тлевшего камина. Бьюкенен понимал, что назначением Штюрмера Сазонов расстроен не меньше его, но внешне министр этого не показывал, был протокольно улыбчив, усевшись в кресло, как всегда, положил ногу на ногу, расправил складочку на брюках, откинулся на спинку и, сомкнув руки на груди, спокойно смотрел на посла. Бьюкенен был меньше ростом, и ему неудобно было глубоко опускаться в кресло, ноги тогда не доставали до пола, и он всегда садился на край кресла и держался прямо, опираясь на подлокотники.

Эти их традиционные беседы у камина всегда для дела. Здесь Бьюкенен получал ценную информацию, а Сазонов тонкими намеками подсказывал послу, что следовало бы сказать царю в поддержку своих идей и что надо сообщить в Лондон.