Марк Еленин - Семь смертных грехов. Роман-хроника. Крушение. Книга вторая. Страница 39

— Да, мир перевернулся, — сказал он задумчиво и, достав кошелек, крикнул официанту: — Человек! Счет!

— Не смею задерживать, Яков Александрович.

— Откуда вы взяли себе право называть меня по имени-отчеству, милостивый с-сударь?! — взъярился Слащев. — Я генерал-лейтенант! И впредь я па-пра-шу! Не сметь!

— Прошу прощения, господин генерал, — спокойно сказал Челышев, не глядя на собеседника. — Хотя и уверен: вряд ли мы снова увидимся. Так что «впредь» не будет.

Слащев сунул деньги официанту и с острым чувством своей неправоты, так редко приходившим к нему, выбежал на улицу... И опять он шел сквозь чужую ему толпу, не замечая людей, видя лишь движущуюся массу, и ненависть, нараставшая в нем, гнала его вперед и вперед, неизвестно куда. Он все ускорял шаги, но это совсем не утомляло его, не мешало размышлять, а, наоборот, как-то успокаивало, отвлекало от мрачной безысходности, представлявшейся ему черной ямой, в которую его загнали многочисленные враги России. Возможно, именно тогда в его разгоряченном сознании и возникла впервые робкая еще мысль о возвращении на родину. Возникла и погасла, — он тут же прогнал ее, испугавшись. Но вскоре эта мысль вернулась, и тогда Слащев стал размышлять. Сначала он попытался убить, уничтожить ее твердыми и ясными логическими построениями. Одно дело Челышев — кто его помнит в России, что сделал он во вред новой власти? У него и теории, неприемлемые для генерал-лейтенанта, занимавшего столь высокий пост в Добровольческой армии. Он готов держать ответ перед богом и людьми. Готов умереть, уверен, не дрогнет под дулами взвода караульных ружей хоть на площади при стечении народа, хоть безвестно. Но какая и кому польза от его смерти? Кто узнает о ней? Чем станет его смерть для. России?.. Но чем, собственно, стала для России смерть Корнилова, Май-Маевского, Романовского? И тут Слащев подумал о том, как многократно ошибался он, свято веря в свое назначение бороться с революцией и возвращать Россию к прежней жизни. К той прежней жизни, которая обеспечивала порядок, дающий, как всегда казалось ему, силу и крепость государству. Разве слащевская вина в том, что под знамена русской Добровольческой армии, созданной как союз героев-мстителей, становились и проходимцы, и жулики, что святые знамена борьбы были сданы в обоз, где царили грабители и спекулянты, безбожно наживающиеся за счет тех, кто держал в руках оружие и ежесекундно рисковал жизнью. Непонятно уж и во имя чего и кого... Но — хватит! Это ведет его к мыслям о самоубийстве или возвращении в Россию. И вдруг возник и с силой зазвучал иной голос: «Вернись, вернись! Ты — один здесь. Ты не нужен никому — все забыли тебя, отреклись. Тебя ждет безвестная смерть под забором. Да, да! Не от пули, не от сабли вражеской — под забором. Повинную голову меч не сечет. А если суждено умереть, умрешь, и тебя зароют в русскую землю...» Да, да!.. И может быть, кто-нибудь придет помолиться на могилу... А если предположить иной вариант? Может, большевики захотят использовать его военные знания, боевой опыт? Что, если они предложат ему службу? Защищать Россию. Согласится ли он? Сможет ли он поднять оружие против своих? Но кто свой? Врангель, выгнавший его из армии? Павлуша Шатилов? Генералы в штабах союзников? В этом мире у него нет своих. Увы... Он как волк, как загнанный, одинокий, голодный волк...

Слащев почувствовал, что холодные струи дождя секут лицо и он промок, промерз и устал. Он остановился, огляделся, не понимая, куда забрел, где оказался. Улица была пуста. И только в дальнем конце ее, возле поворота, виднелся навес, где можно было переждать ливень. Он побежал, чувствуя, что согревается, но силы оставляют его и рождается резкая боль в левой, раненой ноге.

Под дырявым навесом летней кофейни, давно брошенной хозяином, тоскливо жались друг к другу люди. Слащев не захотел находиться сейчас среди людей и побрел дальше. Дождь усиливался. Под первым же козырьком над парадным входом трехэтажного особняка Слащев остановился, прислонившись спиной к стене, которая, казалось, хранила еще тепло ушедших солнечных дней. Он вынул платок и вытер лицо. Задумался. Прошлое казалось мутным и бесцельным. Опять пришел на память молодой князь Белопольский. Жаль, что в такое трудное время они не вместе: Андрей всегда был преданным товарищем и хорошим офицером... Жаль, что он сам оттолкнул его во время бегства из Севастополя — не захотел привязывать к себе, предоставляя свободу выбора.

Недавняя случайная встреча доказала это. Как-то под вечер, перекидывая пласты тяжелой, намокшей от дождя земли в огороде, генерал почувствовал чей-то взгляд, выпрямился. У дороги стоял князь Андрей и смотрел в его сторону. Но боже! В каком он был виде! Френч на голом теле, порванные бриджи, немыслимые опорки вместо сапог. И тут же возникла четкая картина: Слащев во главе отряда конвойцев атакует лавой эскадрон красных; рядом, бешено крутя над головой саблей, скачет Белопольский — блестящий офицер, гордость полка.

— Белопольский! Князь! — крикнул Слащев.

Андрей не шевельнулся. «Вероятно, я обознался, — успокаивая себя, подумал Слащев. — Это не он. Или он не узнал меня? — И впервые посмотрел на себя как бы со стороны: — Ничего удивительного! Халат, чувяки. И эти турецкие шаровары. Генерал!»… Слащев кинул лопату и, не оглядываясь, направился к дому. Конечно же, это был Белопольский: он не простил. Был, конечно, уверен: его генерал бежал на том пароходе. Откуда он мог знать, что Слащев в последнюю минуту кинулся на берег наводить порядок и спасся лишь в последний миг, подобранный офицерами ледокола «Илья Муромец»...

Лихорадочные и тоскливые мысли Слащева были внезапно прерваны глухим шумом чего-то тяжелого, упавшего рядом. Солдат в гимнастерке, от которой шел пар, сбросил со спины огромный мешок с древесным углем, хекнув, уселся на него и, не обращая внимания на генерала, принялся сворачивать цигарку. Мгновенная ярость овладела Слашевым. Но — поразительно! — вспыхнула и тут же пропала. Он спросил:

— Ты что же, не узнаешь меня?

— Узнаю, ваше высок-бла-родь.

— Кто же я, по-твоему?

— Так что генерал Слашев, ваше бла-родь, — солдат нехотя поднялся и вытянулся, держа в левой руке незажженную самокрутку.

— Ну, вольно, вольно. Давай отдохнем, служба. — Они сели на мешок с углем, заскрипевший под ними многоголосо и тоскливо. — Так... Кури, братец, кури.

— Слушаюсь, — тот зажег самокрутку и глубоко затянулся. Едко запахло плохим табаком и горелой газетой.

— А давай-ка, братец, поговорим. А?

— Как прикажете, — ответил солдат без интереса.

— Думаешь, в России лучше сейчас, чем здесь?

— Беспримерно лучше, не сумневайтесь.

— Чего ж там лучше?

— Там — Россия, — сказал солдат. И, подумав, добавил: — Завезли вы нас на край света. Все чужое. И мы неизвестно кто — не то гости незваные, не то пленные.

— Да... Ты, братец, философ. — Слащев усмехнулся. — Не боишься.

— А чего бояться? Вы не генерал, я не слуга вам.

— Вот, вот... Думаешь, вернусь, повесят меня?

— Беспримерно. И сомнениев никаких.

— А тебя не повесят?

— Меня не повесят.

— Почему ж так? Ты красных убивал? Говори!

— Приходилось — не скрою... Только по вашему приказу.

— Ловко! — нервически засмеялся Слашев. — Значит, виноваты генералы?

— Уж так точно, ваш выс-бродь! Без вашего приказу кто б по своей охоте под пули встал да вшей три года кормил? Вы виноваты. Вы эту войну задумали. И нас сюда по своему приказу загнали. Так? Так... Вот и спрашивайте у себя: казнить вас надо али миловать. Простите на грубом слове. Или что не так сказал. — Он плюнул на самокрутку, погасив ее, бросил под ноги, раздавил каблуком и, подняв на плечо мешок с углем, шагнул под дождь и скрылся за серой пеленой...

Поздно вечером обеспокоенная «юнкер Лида» нашла Слащева в загородном саду «Стелла». Против ожиданий, Слащев был трезв, тих и грустен. И ел сладкую гурьевскую кашу. Перед ним стояла непочатая бутылка водки «Тройка». Появление Лиды, казалось, его ничуть и не удивило.

— Мы ошиблись, дружок, — сказал он задумчиво.

3

По сообщениям константинопольских газет генерал Слащев на паровой яхте «Жанна» покинул Турцию. Направление и цель его поездки остаются невыясненными.

...«Пресс дю суар» писала, что известный генерал выехал в... РСФСР. Вместе с ним в Россию направился ряд его ближайших соратников: генерал Мальковский, полковники Гильбих и Мизерницкий — начальник охраны Слащева, жена Слащева и ее брат — капитан артиллерии. Утверждают, переговоры со Слащевым-Крымским вел некий большевистский эмиссар, вручивший генералу письмо Кремля с гарантиями. Накануне отъезда Слащев — по свидетельству очевидцев — кутил в «Эрмитаже», где заявлял окружавшим его, что вынужден уехать «с целью борьбы с политикой Запада, который распродаст Россию». Уволенный от военной службы, Слащев в последнее время занимался огородничеством.

По приезде в Севастополь Слащев будто заявил: «Я снова в дорогом мне Крыму. Я опять в милой России! Я — не коммунист, но просто русский человек и явился по зову ныне существующего правительства для защиты чести России. И я заявляю, что беспрекословно исполню все его распоряжения, так как уверен, что они направлены на защиту чести и для блага моей Родины!..»