Василий Ардаматский - Последний год Страница 4

Обо всем этом с ним каждый день говорит жена. Бедняжка, как она самоотверженно принимает на себя удары судьбы и защищает его от них!.. И дома нет покоя… Он даже подумал, покидая Царское Село, что в Могилеве, в Ставке, все же получше, там есть Алексеев, знающий войну человек, при нем, когда нужно принимать решение, можно самому не ломать голову, он все продумает и скажет, как надо.

И впрямь в первые часы Ставка привиделась ему тихим и прочным местом, где все идет по раз и навсегда заведенному порядку и где он может приказать не беспокоить его, и никто не посмеет носа показать.

Позавтракав, он встал из-за стола и начал ходить по комнате мелкими, скользящими по мягкому ковру шажками. Его что-то знобило, болела голова. Он подошел к голландской печке, приложил ладонь к изразцовым плиткам, разрисованным петухами, и отдернул, обжегшись. С суеверным страхом подумал: не заболевает ли? Ведь если больным встретишь Новый год, потом весь год будешь в недугах.

За спиной у него скрипнула дверь, это граф Фридерикс. Только он может входить без предупреждения.

— С добрым утром, ваше величество, — старческим невнятным голосом произнес министр двора.

Николай кивнул не оборачиваясь, ему не хотелось затевать разговор со стариком, у которого на все времена две неизменные темы: земельные угодья двора да непомерные траты великих князей. И только если разойдется, услышишь от него тысячу раз слышанное про то, как и что славно было при батюшке Александре.

Николай оглянулся на него, и ему вдруг стало жаль старика. Положив на стол папку с бумагами, он ссутулясь стоял возле стола, опираясь на него рукой, его уже плохо держали ноги. Обвислые щеки, оттопырясь, лежали на высоком вороте мундира. Широкие погоны с царским вензелем сползали с плеч. Преданно смотревшие на него выцветшие глаза слезились. Вот уж кто истинно предан ему и престолу. Этот и умрет, как верный пес, на дворцовом пороге.

Николай подошел к столу и, взглянув на папку с золотым вензелем, спросил:

— Есть что-нибудь сверхсрочное, Владимир Борисович?

— Как всегда, не читал, ваше величество, — ответил Фридерикс, склонив седую голову и покорно смотря на царя из-под белых кустистых бровей. — Генерал Алексеев у себя, — добавил он, напоминая царю его неизменный утренний распорядок.

Когда Николай вошел в кабинет Алексеева, тот, оторвавшись от бумаг, поднял расстроенное лицо и быстро встал, на его груди качнулись витые аксельбанты и два креста.

— Со счастливым возвращением, ваше величество, — сказал он без особой почтительности, сказал, будто негромко скомандовал. Такой уж у него характер — редко кто видел улыбку на его вечно сердитом лице. Даже своим внешним обликом он как бы говорил всем, что он весь в войне, только об этом думает, только об этом склонен разговаривать, а тут радоваться нечему.

Они поздоровались. Царь сел в свое кресло с именным вензелем на спинке и, посмотрев на заваленный картами и бумагами стол, ощутил привычную тревогу — ну что там еще стряслось?

Как всякий дилетант, слепой волей судьбы поставленный над знающим дело человеком, Николай уважал Алексеева и не очень любил. Но когда ему со всех сторон шептали: «Алексеев не справляется», он молчал — знал, что в его окружении Алексеев единственный, кто знает войну и кто всегда говорит ему правду. Жена последнее время тоже настроена против Алексеева, уверяет, что он лезет в политику и заискивает перед левыми, но Николай не реагирует на это, знает — жене шепчут про Алексеева те же, что шепчут и ему.

Алексеев четко произнес глуховатым баском, будто прочитал из сводки:

— За истекшие сутки, ваше величество, ничего существенного не произошло.

Это была не полная правда, но Алексеев решил не портить монарху предновогодний день и договорился об этом с другими штабными генералами, которых царь пожелает сегодня выслушать. Отрезая всякую возможность конкретного разговора о войне, Алексеев подал царю лист бумаги с крупно напечатанным текстом:

— Это ваше новогоднее послание войскам… Все фронты его уже получили и сегодня зачитывают перед строем и в окопах.

Царь взял бумагу и стал читать.

«…Минул 1915 год, полный самоотверженных подвигов Моих славных войск. В тяжелой борьбе с врагом, сильным числом и богатым всеми средствами, они и сломили его и своей грудью, как непреоборимым щитом родины, остановили вражеское нашествие…»

Он поднял взгляд на генерала, собираясь возразить: совсем недавно на фронте он говорил солдатам, что враг истощен… Но тут же передумал — к чему затевать этот разговор, если послание уже зачитывают на фронтах? И продолжал читать дальше.

«…Помните, что без решительной победы наша дорогая Россия не может обеспечить себе самостоятельной жизни… без победы не может быть и не будет мира… Я вступаю в Новый год с твердой верой в милость божию, в духовную мощь и непоколебимую твердость и верность всего русского народа и в военную доблесть Моих армий и флота…»

Он вернул послание Алексееву и, смотря в окно, за которым медленно падал редкий снег, сказал:

— Сейчас как никогда убежден, что так думают все мои солдаты.

— Мы здесь осведомлены, ваше величество, как счастливы были вы среди солдат, — сказал Алексеев с неподходящей сухостью.

— Один бородач, кавалер четырех «Георгиев», сказал мне, что он во сне видит себя в Берлине, — улыбаясь воспоминанию, тихо произнес Николай.

Алексеев промолчал, поправляя на носу простые железные очки.

А Николай вдруг подумал: «Боже, какая нелепость этот бородатый мужик в Берлине, в парке Потсдамского дворца, где так нежно благоухают розы…»

Николай шевельнулся в кресле.

— Чем сейчас займемся?

— Генералы служб собраны, ваше величество…

Они прошли в зал заседаний. При их появлении сидевшие за длинным столом генералы энергично встали, все, как один, глядя на монарха.

— Садитесь, господа… — по-штатски попросил царь и занял свое место во главе стола.

Генералы штаба по приказу Алексеева докладывали о всяких, пусть и важных, но все же побочных делах войны: о ходе обновления вагонного парка, об увеличении числа тыловых лазаретов, о рационе для пленных немцев, об изменении положения о фронтовых церквах и священниках, об ускорении подготовки прапорщиков, об увеличении артиллерийских ремонтных мастерских…

Николай слушал генералов рассеянно — он разгадал их заговор, был им за это благодарен и потому никого не перебивал, не задавал вопросов, прекрасно зная, что все эти дела могут быть решены и без его участия. Скорее бы только все это кончилось. Голова болела все больше. И надвигалось время завтрака с членами союзнических военных миссий при Ставке.

Доклады наконец кончились. Николай поблагодарил генералов, поздравил их с наступающим Новым годом и отпустил.

В бело-голубой столовой, в зимнее время и днем залитой светом нескольких люстр, иностранные представители в ожидании царя стояли у стола, каждый у своего места, и тихо переговаривались. Услышав скрип сапог, умолкли и повернулись к двери с любезно-почтительными лицами.

В распахнутых дверях Николай остановился. Старший по званию английский генерал Вильямс — высокий, плотный, с косо падающими плечами — вытянулся, чуть слышно сдвинул каблуки сапог и приветствовал монарха по-английски. Николай кивнул ему и пригласил всех сесть. Задвигались стулья, и тотчас два лакея начали подавать завтрак. Это заняло две-три минуты, и лакеи, пятясь с поклонами, отошли к стенам.

— Желаете ли вы, ваше величество, поделиться впечатлениями о поездке на фронт? — спросил Вильямс.

— Впечатления прекрасные, — улыбнулся Николай, заправляя салфетку за ворот своего полковничьего мундира. Он ответил тоже по-английски и весь дальнейший разговор за завтраком вел на английском языке. Русский царь знал этот язык в совершенстве и любил им пользоваться. Он уже хотел было начать рассказывать о воодушевлении, которое наблюдал в войсках, но вспомнил о случившихся на фронте бедах и промолчал.

— Несколько дней провел в семье, — начал он, меняя разговор. — Хотел немного отдохнуть, но возле Петрограда дел не меньше, чем здесь. — Он обвел бесцветными глазами участников завтрака. Когда его взгляд достиг французского представителя маркиза де Лягиш, тот, ответно улыбаясь, спросил:

— Как чувствует себя наследник? Мы все так скучаем по нему.

— Возле матери ему все-таки лучше, — ответил Николай. — Он тоже всех вас помнит и просил вам кланяться и поздравить с Новым годом.

— Пока он жил в Ставке, — подхватил черноглазый, черноусый толстяк — сербский полковник Лондкиевич, — каждый из нас видел в нем своих сыновей, и на душе становилось теплее.

— Мне он тоже доставлял много радости и скрашивал мою жизнь здесь, — с искренней печалью сказал Николай и некоторое время задумчиво смотрел вверх на массивные люстры. Он думал сейчас совсем о другом — что завтрак скоро кончится, все традиционно перейдут в курительную комнату, и там ему не избежать разговора о положении дел на войне. Особенно не любил он такие разговоры с генералом Вильямсом, называл его про себя лисой с бульдожьей хваткой…