Пенелопа Лайвли - Чтоб не распалось время Страница 4

В парадную дверь позвонили.

— Кто-то пришел, — сказала миссис Фостер. — Но ведь мы здесь никого не знаем.

Она направилась к холлу. Из-за распахнутой двери донеслись голоса — чей-то незнакомый и мамин (это ее голос для чужих, подумала Мария). Голоса то нарастали, то стихали, тикали кухонные часы, вышло солнце и положило аккуратный золотой квадрат на край стола, ножки и пол. Мария вдруг спохватилась, что ее зовут, и неохотно направилась в холл.

— Это Мария, — представила ее мама, — а миссис Шэнд — наша хозяйка. Она живет через дорогу.

Миссис Шэнд была очень старая. И одета старомодно, но как настоящая леди, признала Мария, — атласное платье, броши, ожерелье и чулки, уходящие почему-то в парусиновые туфли. Она глянула на Марию и сказала:

— У моих последних жильцов было четверо. Один ребенок — это совсем другое дело. Вообще-то я не против детей.

Мне никогда еще не встречались хозяйки, не знаю, за них я или против, подумала Мария. Надеюсь, пойму со временем.

— Ну что ж, — продолжила миссис Шэнд. — Для троих здесь несомненно хватит места.

— Да, вполне, — откликнулась миссис Фостер. — Мы и не думали, что дом такой большой.

— Жильцы часто удивляются. Обстановка тоже вызывает недоумение.

— Мы любим викторианский стиль, — заверила миссис Фостер. — А вы не боитесь за мебель? С детьми все-таки, да и взрослые бывают неаккуратные.

— В этом доме всегда хозяйничали дети, — с ядовитым оттенком сказала миссис Шэнд. — Я сама в нем выросла, с братьями и сестрами. Нас было семеро детей. А до меня — моя мать. Он слишком стар, чтобы меняться, так же, как и я. Кухню я модернизировала, так это теперь говорят, — жильцов не устраивало старое оборудование.

Мария все это время разглядывала лицо на брошке с камеей, приколотой к воротничку платья миссис Шэнд, и слушала вполуха, но тут вдруг прислушалась. Как странно — жить в доме, где выросло столько детей. В ее доме выросла одна она: его построили восемь лет назад, он даже моложе нее. Она представила себе миссис Шэнд девочкой своего возраста когда-то давным-давно, в том же дверном проеме и посмотрела хозяйке в лицо, испещренное ниточками морщин, ища тень той, которой она некогда была, но не нашла. Неужели они тогда тоже носились через три ступеньки вниз по лестнице и сидели на дереве в саду?

— Мария! — пробудила ее мать. — Миссис Шэнд тебя спрашивает.

Мария подпрыгнула и уставилась на миссис Шэнд.

— Я спросила, какую комнату ты себе выбрала, — повторила миссис Шэнд.

— Дальнюю, маленькую, — ответила Мария.

— А… старую детскую. В ней всегда жили дети. Ночью из нее слышно море.

И качели, подумала Мария, ей хотелось спросить про качели, но тут снова заговорила мама. Беседа перешла на темы электросчетчика и доставки газет.

— Ну что ж, вот вроде и все, что я хотела вам сказать, — сказала миссис Шэнд. — Рояль месяц назад настроили. Пожалуйста, не стесняйтесь, пользуйтесь.

Она задумчиво поглядела на Марию.

— Спокойная малышка. Если захочешь что-нибудь спросить, милости прошу.

И вот ее серое с белым атласное платье уже исчезло между зелеными изгородями, растущими вдоль дорожки.

— Она и сама под стать дому, — сказала миссис Фостер.

— Почему она здесь больше не живет?

— Считает, что дом для нее слишком велик, и живет в гостинице через дорогу.

— Жаль, что она кота не прихватила, — заметила Мария и подумала: зря я не спросила про качели. Ну, ничего, в другой раз.

Днем пошел дождь. Миссис Фостер, довольная, что не нужно идти на пляж, устроилась читать в гостиной, почти не скрывая облегчения. Мария глядела на дождь из окна своей комнаты: он струился по стеклу жирными ручьями, и очертания темного дерева в саду, на которое она взбиралась утром (ее дерева, как она теперь считала), плыли и дрожали, словно водоросли в скальных выемках. Водоросли напомнили ей об окаменелостях — она же хотела посмотреть, как они называются, и прикрепить к ним ярлычки. Она начала их раскладывать и сравнивать с теми, из миниатюрного комодика. Некоторые оказались точно такими же, их названия она установила без труда. Красивым почерком она сделала подписи на маленьких кусочках бумаги — Promicroceras… Asteroceras — разложила их в гнезда из ваты, которую взяла в ванной. Получилось профессионально и научно. Однако одна окаменелость отказывалась называться. Во-первых, она была почти неразличима — лишь намек на рисунок в куске голубого камня, с первого взгляда — ничего особенного, но если приглядеться, проступали четкие линии и узор — каменный призрак древнего существа.

Мне нужна про них книга, вот что, подумала она. А там внизу полно книг.

Однако книги оказались на редкость незанимательными. Она водила глазами по коричневым, темно-бордовым и темно-синим рядам, которые линовали все стены от пола до потолка в библиотеке, между гостиной и столовой. Ничего веселого — ни пестрой обложки, ни иллюстрации; и когда она наугад вытаскивала одну-другую, все они пахли одинаково, как-то странно. Наверное, так пахнут книги, которые долгое время никто не доставал и не читал, решила она. И переплеты с золочеными названиями какие-то неинтересные: «Происхождение видов» Чарльза Дарвина, «Завещание скал», «Принципы геологии». Она посмотрела на них с отвращением, но тут ей в голову пришло, что слова типа «скалы» и «геология» могут быть связаны с окаменелостями. Она вытащила одну книгу, и в ней, конечно же, оказались тщательно выписанные разрезы горных пород и через несколько страниц — ракушки. А дальше опять ничего не понятно, прямо как на другом языке: глыбы тяжелых слов — не разобрать, и предложения такие длинные — не догадаешься, о чем они. А вот картинки ей понравились. По крайней мере, хоть одна книга пригодится. Она набрала небольшую стопку и отнесла ее к себе наверх.

Разложенные на столе в ряд, они смотрелись важно, даже грозно. Она села за стол — старый, обшарпанный, с чернильными канавками, а с одного края кто-то еще выдавил ручкой инициалы — X. Д. П., и без особой надежды открыла «Происхождение видов». Внушительная книга, хотя на одной странице, которую она пролистнула, живо рассказывалось о зебрах. А дальше опять все слишком сложно. Она сердито посмотрела на книгу и поскребла каблуками сандалет о перекладину стула; в это время в саду снова залаяла собачонка. Нет, подумала она, эта книга никуда не годится, ничего не понимаю. Она еще немного полистала, и вдруг книга открылась в конце — там, на чистой последней странице, кто-то сделал рисунки хорошо отточенным пером и подписал их.

С неодобрением — ведь ей всегда внушали, что в книгах марать нельзя, — Мария разглядывала почерк: старомодный, решила она, только раньше так выводили — аккуратно и с наклоном, хотя немного неуверенный, наверное, ровесник писал.

Она обнаружила ошибки в правописании. «Виды, собранные на утесе», прочитала она; затем шел список латинских названий — Gryphaear… Phylloceras… (здесь уж, конечно, она не могла судить, правильно написано или нет), и возле каждого названия — тщательный карандашный рисунок окаменелости. Пару раз кончик пера цеплялся за неровности бумаги, и ручка разбрызгивала мельчайшие чернильные точечки; в одном месте их превратили в маленькую фигурку, одетую в платье ниже колен, фартук с оборками и черные ботиночки, застегнутые на множество пуговок. Длинные, стянутые лентой волосы зачесаны назад. Хороший рисунок. Я бы так не смогла, подумала Мария. И, пробежав глазами страницу, она увидела другой рисунок — вроде что-то знакомое.

Так это же моя, обрадовалась Мария, та самая, я еще не знала, как она называется. Она положила свою окаменелость рядом с рисунком — аккуратные перьевые штрихи отчетливо повторяли ее призрачную форму и узор. «Stomechinus bigranularis, — утверждала подпись, — вымершая форма морского ежа. Найдена под западным утесом 3 августа 1865 года».

А сейчас как раз август, другой август… Она сидела с открытой книгой на столе, смотрела в окно и думала о той, о девочке (я почему-то уверена, это была девочка), которая держала в руках ту же книгу почти сто лет назад, нет, даже больше, и, наверное, глядела в то же окно на ту же косматую лужайку и волнующиеся деревья. Потому что она здесь жила, мне кажется, раз книга здесь, и окаменелости в ящичке, наверное, тоже ее. Так она думала, водя пальцем по гладкому с еле проступающим хребтом осколку серого камня, который вмещал в себя Stomechinus bigranularis, и вдруг снова услышала скрип и подвывание качелей — а может, их вообще нет на свете?

И как всегда не вовремя в ее затаенный мир ворвался мамин голос, зовущий к чаю. Неужели уже чай? — подумала Мария. Мы ведь только что обедали, я в этом уверена. Время всегда идет по-разному; иногда день тянется медленно, иногда обыкновенно, а такие дни, как сегодня, пролетают, будто их и вовсе не было… Она сбежала вниз через две ступеньки, перескочила четыре последних и заметила, что дождь кончился. После чая можно снова залезть на дерево.