Ян Потоцкий - Рукопись, найденная в Сарагосе Страница 40

Муж мой спросил Эльвиру, почему она так взволнована, и прибавил:

– Можно подумать, что это наш таинственный певец.

В эту минуту в доме напротив послышались звуки гитары и голос, подтвердивший подозрения моего мужа.

– Странное дело, – заметил он. – Но так как этот человек женат, очевидно, серенады его предназначались для кого-нибудь из наших соседок.

– А я, – возразила Эльвира, – была уверена, что они были предназначены мне.

Мы посмеялись над ее простодушием и перестали об этом говорить. В течение шести недель, проведенных в Вильяке, окна домика напротив оставались все время закрытыми, и мы больше не видели наших соседей. Кажется даже, что они покинули городок раньше нас.

К концу этого срока мы узнали, что Ровельяс чувствует себя лучше, и бой быков должен возобновиться, но без личного участия графа.

Мы вернулись в Сеговию, где сразу окунулись в самую гущу празднеств, пиров, зрелищ и балов. Ухаживанья графа взволновали сердце Эльвиры, и свадьбу справили с невиданной пышностью.

Через три недели после венчанья граф узнал, что его изгнанье окончено и он может явиться ко двору. Он с радостью заговорил о представлении ко двору и моей сестры. Но он хотел, перед тем как выезжать из Сеговии, узнать фамилию своего избавителя и поэтому велел объявить, что кто сообщит ему адрес незнакомого торреро, тот получит в награду сто золотых, по восемь пистолей каждый. На другой день пришло такое письмо:

"Сеньор граф!

Ты задаешь себе напрасный труд. Оставь попытки узнать человека, спасшего тебе жизнь, и удовольствуйся уверенностью, что ты навеки погубил его".

Ровельяс показал письмо моему мужу и заявил высокомерно, что оно, несомненно, от какого-нибудь соперника, что он не знал о существовании у Эльвиры романов в прошлом, а зная это, никогда бы на ней не женился. Мой муж попросил графа быть осторожней в выражениях и с этих пор решительно порвал с ним.

Об отъезде ко двору больше не было речи. Ровельяс стал сумрачный, раздраженный. Все его самолюбие превратилось в ревность, а ревность – в затаенное ожесточение. Муж сообщил мне содержание анонимного письма; мы пришли к выводу, что крестьянин в Вильяке был переодетый поклонник. Мы распорядились собрать более точные сведения, но незнакомец исчез, продав свой домик. Эльвира ждала ребенка, и мы скрыли от нее перемену в чувствах мужа к ней. Она ее хорошо заметила, но не знала, чему это внезапное охлаждение приписать. Граф уведомил ее, что, не желая нарушать ее покой, решил переселиться в другое помещение. Он видел Эльвиру только в обеденные часы, разговор шел туго и почти всегда с оттенком насмешки.

Когда приблизилось время родов, Ровельяс выдумал, будто какие-то важные дела требуют его присутствия в Кадисе, а через неделю к нам явился официальный посланец, вручивший Эльвире письмо, с просьбой прочесть его при свидетелях. Мы собрались и услышали следующее:

"Сеньора!

Я узнал о твоих отношениях с доном Санчо де Пенья Сомбра. Я давно догадывался об измене, но его пребывание в Вильяке окончательно убедило меня в твоей подлости, которую неловко прикрывала сестра дона Санчо, выдававшая себя за его жену. Богатства мои, несомненно, давали мне преимущество; но ты не разделишь их со мной, так как мы больше не увидимся. Несмотря на это, я обеспечу тебя, хотя не признаю ребенка, которого ты носишь в своем лоне".

Эльвира не дождалась конца письма и при первых же словах упала без чувств. Мой муж в тот же вечер поехал, чтобы отомстить за обиду, нанесенную сестре. Но Ровельяс только что сел на корабль и отплыл в Америку. Муж взошел на другой корабль, но страшная буря поглотила их обоих. Эльвира родила девочку, которую ты видишь теперь со мной, и через два дня умерла. Как я осталась в живых, не понимаю, но думаю, что самая безмерность страдания дала мне силы перенести его.

Девочка при крещении получила имя Эльвира. Она напоминала мне мою сестру, а так как, кроме меня, у нее не было никого на свете, я решила посвятить ей свою жизнь. Принялась хлопотать о закреплении за ней отцовского наследства. Мне сообщили, что надо обратиться в мексиканский суд. Я написала в Америку. Меня известили, что все наследство поделено между двадцатью дальними родственниками и что, как всем хорошо известно, Ровельяс не признал ребенка моей сестры. Всего моего дохода не хватило бы на оплату двадцати исковых заявлений. Я ограничилась тем, что получила в Сеговии удостоверение о рождении и звании Эльвиры, продала наш городской дом и переехала в Вильяку со своим почти трехлетним Лонсето и Эльвирой, которой было столько же месяцев. Самым большим моим огорчением был вид домика, в котором жил когда-то проклятый незнакомец, пылавший тайной страстью к моей сестре. Но в конце концов я привыкла, и дети стали единственным моим утешеньем.

Прошел почти год с моего переезда в Вильяку, как вдруг однажды я получила из Америки письмо такого содержанья:

"Сеньора!

Это письмо посылает тебе несчастный, почтительная любовь которого оказалась причиной несчастий твоей семьи. Мое уваженье к незабвенной Эльвире было, быть может, даже сильней любви, которую я почувствовал к ней с первого взгляда. Я ведь дерзал давать волю своему голосу и гитаре, только когда улица была уже пуста и не было свидетелей моей смелости.

Когда граф Ровельяс объявил себя невольником чар, сковавших и мою свободу, я почел нужным затаить в себе малейшие искры пламени, которое могло стать губительным для твоей сестры. Однако, узнав, что вы вознамерились провести некоторое время в Вильяке, я отважился приобрести там маленький домик и, спрятавшись за жалюзи, время от времени смотрел на ту, с которой не смел заговорить, а тем более открыть ей свои чувства. Со мной была сестра, которую мы выдавали за мою жену, чтоб устранить всякую возможность подозрений, что я переодетый поклонник.

Опасная болезнь матери потребовала нашего присутствия, а когда я вернулся, Эльвира уже стала графиней Ровельяс. Я оплакал потерю счастья, о котором, однако, никогда не осмеливался мечтать, и уехал, чтобы скрыть свое горе в дебрях другого полушария. Там дошла до меня весть о низостях, которых я был невольной причиной, и о преступлении, в котором обвинили мою любовь, полную почтительности и благоговенья.

Торжественно заявляю, что граф Ровельяс гнусно лгал, утверждая, будто мое преклонение перед несравненной Эльвирой могло быть причиной появления на свет ее ребенка.

Торжественно заявляю, что это ложь, и клянусь верой и спасением души своей никогда ни на ком другом не жениться, кроме как на дочери божественной Эльвиры. Это будет хорошим доказательством, что она – не моя дочь. В подтверждение этого призываю в свидетели Пречистую Деву и драгоценную кровь Ее Сына, который да не оставит меня в мой последний час.

Дон Санчо де Пенья Сомбра.

P.S. Я дал заверить это письмо коррехидору Акапулько; будь добра, сеньора, сделать то же самое в трибунале в Сеговии".

Кончив читать это письмо, я вскочила с места, проклиная дона Санчо и его почтительную любовь.

– Ах, негодяй, – сказала я, – чудище, дьявол, Люцифер! Лучше б бык, которого ты убил у нас на глазах, выворотил тебе все внутренности! Твое проклятое преклонение привело к смерти моего мужа и сестры. Ты лишил этого бедного ребенка состояния, обрек меня на слезы и бедность, а теперь приходишь и требуешь себе в жены десятимесячного младенца… Разрази тебя небо… поглоти преисподняя.

Изливши все, что у меня было на сердце, я поехала в Сеговию и велела заверить письмо дона Санчо. Здесь я обнаружила, что денежные дела наши из рук вон плохи. Уплату за проданный дом удержали в счет ежегодной пенсии, выплачиваемой нами мальтийским кавалерам, а пособие, которое получал муж, мне выдавать прекратили. Я окончательно рассчиталась с пятью кавалерами и шестью монахинями, так что в моем владении остался только дом в Вильяке с угодьями. Тем дороже стал для меня этот приют, и я вернулась туда с большим удовольствием, чем когда-либо.

Детей я застала здоровыми и веселыми. Я оставила при себе женщину, ходившую за ними, а сверх того один слуга да один батрак составили весь мой штат. Так я жила не богато и не бедно. Мое происхождение и прежняя должность мужа придавали мне вес в городке, и каждый старался услужить мне, чем только мог. Так прошло шесть лет – если б только я никогда в жизни не ведала более несчастных!

Как-то раз ко мне пришел алькальд нашего городка. Ему было хорошо известно о том своеобразном предложении, которое сделал нам дон Санчо. Держа в руке номер мадридской газеты, он сказал:

– Позволь мне, сеньора, поздравить тебя с прекрасной партией, ожидающей твою племянницу. Прочти вот это сообщение:

"Дон Санчо де Пенья Сомбра, оказавший королю важные услуги, во-первых, приобретеньем двух богатых залежами серебра провинций на севере Новой Мексики, а во-вторых, умелыми действиями по усмирению восстания в Куско, возведен в сан испанского гранда с титулом графа де Пенья Велес. Одновременно его королевское величество изволили назначить его генерал-губернатором Филиппинских островов".