Аласдэр Грэй - Падение Келвина Уокера Страница 6

Джек вздохнул и сказал:

— В чем-то, боюсь, вы правы. А как насчет «Деньги равняются Дерьму»?

— У меня есть свое мнение, но вы можете обидеться.

— Обижайте.

— Так может глумиться человек, которому не грозит разбогатеть.

Джек взорвался лающим смехом и лег навзничь, закрыв глаза и заведя руки под голову.

Джил поставила на шипящий примус кастрюльку с супом и, оттопырив нижнюю губу, села на край стола с книгой, где на обложке кто-то палил из ружья и прыгал в окно. Келвин поизучал холст на мольберте и сказал:

— Что, если я еще раз рискну обидеть вас?

Джек открыл глаза.

— Рискните.

Келвин ткнул пальцем в картины на стене.

— Я не могу понять, как с такими способностями можно тратить время на это.

Он перевел палец на мольберт.

— Те две — репродукции. А мое на мольберте.

Непритворная печаль омрачила лицо Келвина. Он склонился над ложем, воздев руку на манер священника у одра больного.

— Что мне сказать в оправдание? Только — что невежество причина моей бестактности. Мне очень стыдно.

Он покаянно затряс головой. Джек уступчиво сказал:

— Да бросьте переживать. Чуть не каждый считает мою живопись пустой тратой времени.

— Скажите, о чем ваша картина?

— О черном и белом цвете.

— Это я понимаю.

— Это вы из вежливости говорите.

Келвин рассмеялся.

— Верно. Вот же, в этих репродукциях много коричневого и голубого, но они совсем не про это.

— Вы чертовски правы: не про это. Тут Бог создает человека, там рождается Венера, богиня любви. Микеланджело верил в реальность Бога и в мужскую красоту. Боттичелли верил в реальность любви и в женскую красоту. А сегодня образованный человек если и верит маленько, то только во что-то свое. Лично я могу предложить людям только одну реальность: вот эти пятна на холсте. Их я и малюю.

Келвин жадно и встревоженно подался вперед. Он сказал:

— Вы не верите в реальность бога? Другими словами, не веруете в него?

— Этого я не стану утверждать. Но я практически не вспоминаю про него. А религию вообще не признаю.

— Не будет ли ошибкой заключить, что такое отношение типично для англичан?

— Весьма типично. А в Шотландии с этим делом иначе?

— Про Глазго и города покрупнее не скажу, а в Глейке, откуда я родом, одни за бога, другие — против.

— Вы с кем?

Помолчав, Келвин сказал:

— Я против. Я вообще считаю, что бог умер.

— Вроде бы Ницше это сказал?

Келвин пришел в возбуждение.

— Вы читали Ницше?!

— Господь с вами! Просто слышал, будто он так сказал.

Келвин внушительно покивал.

— Он действительно так сказал. Не скажи он этих слов, меня бы тут не было.

На соседнем столе убежал суп, и залитый примус напустил чаду. Джил бросила книгу, схватила кастрюльку, обожглась и выронила ее на пол. Джек рывком сел и страшно закричал:

— Твою мать! Сколько раз говорить: если делаешь дело — не отвлекайся! Не отвлекайся!

Джил вынула изо рта обожженные пальцы и виновато сказала:

— Больше не буду.

— Попробуй только! — Он не спускал с нее свирепого взгляда, пока она возилась с примусом, потом опустился на локоть и сказал потерянно смотревшему на свою шляпу Келвину: — Бабы! А какое отношение имеет Ницше к вашему приезду в Лондон?

— Самое прямое. Вы не станете возражать, если я вкратце поведаю вам мою историю?

— Постараюсь не возражать.

— Мой отец — христианин, — пожевав губами, объявил Келвин, — в сущности говоря, больше чем христианин: он старейшина. Старейшина свободных вероблюстителей пресвитерианской шотландской церкви, уличан Джона Нокса[6]…

— Старейшина — это кто? Вроде епископа?

Келвин улыбнулся.

— Да что вы! Он даже не священнослужитель. Он глава комитета, который конгрегация избирает для надзора за священником, дабы тот в проповедях не уклонялся от истинного учения. Так вот, сколько я себя помню, у нас — это мой отец, пятеро братьев и я — было заведено по двадцать-тридцать минут, став на колени, молиться на ночь в гостиной над лавкой.

— А мать?

— Она, к несчастью, умерла, когда мне не было и четырех лет. Впрочем, я сохранил два-три очень приятных воспоминания о ней.

— А как вы совершали эту свою молитву? Я практически ничего не знаю о шотландской религии.

— Кто-нибудь один, что называется, направляет верующих, вслух обращаясь к Всемогущему, а остальные вторят ему в сердце своем. Обычно направлял отец, а когда братья стали учиться на священников, то доверяли кому-нибудь из них.

Джек продолжал интересоваться:

— А сами молитвы читались по какой-нибудь, книге?

Келвин возмутился:

— Разумеется, нет! Как можно молитву вычитать в книге? Это не правило какое-нибудь и не стишок. Но я толкую о другом: доведись вам услышать молитву из уст моего отца или братьев, вы бы ни секунды не сомневались в том, что их бесплотный собеседник находится тут же, в комнате, что он витает над нашими головами и пристально внимает. А комната маленькая, не скроешься, когда такой караульщик осуждает тебя. Я, понятно, никому не признавался. Мне уже и так не повезло: как самый младший, я в пятнадцать лет оставил школу и помогал в лавке. Я рос в смятении и тревоге. Сколько я дорог исходил, неотступно думая, — и все напрасно. Существо, которому они молились, трепыхало над моей головой, словно невидимый ястреб. И вот однажды дождь загнал меня в публичную библиотеку и там я открыл…

— Ницше? — сказал Джек.

— Для Ницше я тогда еще не созрел. Я открыл великого Ингерсола[7].

Джил подала Джеку тарелку с яичницей, кое-как намазанный хлеб, солонку и вилку. Забравшись на матрац, она привалилась к его ногам, а он стал проворно закусывать.

— Ничего не знаю про Ингерсола, — сказал он с полным ртом.

— Полковник Ингерсол — это американский атеист, к сожалению, уже умерший. Он доказал, что, когда мой отец молился, он ни с кем не беседовал и никто не слышал его. Не могу передать, какое я испытал облегчение. Хоть я и не чувствовал никогда, что бог меня слышит, но я постоянно чувствовал его рядом — как он следит за мной, судит меня и проклинает. Словно со мной всегда и всюду был отец. Не жизнь, а сущий ад. Ингерсол избавил меня от него. Впервые в жизни я почувствовал себя один на один с собою.

Он улыбнулся своим мыслям:

— Я надоел вам.

— Нет-нет, говорите, — запротестовал, прожевывая, Джек, — очень интересно.

— Я зачастил в библиотеку. Даже записался и тайком приносил книги домой. Я открыл для себя Ницше. Он ясно объяснил, что, коль скоро бога нет и некому придать жизни смысл и цель, это должны сделать осознавшие свою ответственность одиночки. Поэтому вчера, никому не сказавшись, я забрал свои сбережения и приехал сюда.

Джек удивился.

— Я чего-то не уловил, — сказал он. — Почему вы приехали сюда?

Теперь удивился Келвин.

— Я же сказал.

— Нет, что вы конкретно собираетесь делать? — сказала Джил.

— Сначала найду работу. Я рассчитывал снять комнату и потом искать работу, но, поскольку денег у меня нет, сначала нужно найти работу.

— Можете пожить у нас, если хотите, — сказал Джек.

— Огромное вам спасибо!

— Не за что. Нам самим тут осталось несколько дней. Мы задолжали за квартиру. Если Джил не перехватит у какого-нибудь богатого поклонника, хозяйка выбросит нас на улицу.

Джил, вскинувшись, сорвалась на крик:

— Слушай, мне осточертело занимать деньги, которые мы никогда не отдадим! Осточертело!

— А я без намеков, — остужающе сказал Джек, — я просто констатирую факты.

Он повернулся к Келвину и участливо спросил:

— А какую работу вы ищете?

Келвин извлек свою газету, развернул на исчерканной странице и передал Джеку.

— Завтра я справлюсь насчет этих вакансий, — сказал он. — Я, как видите, не стал отмечать такие, где администрация располагается не в центральном Лондоне или начальная ставка ниже пяти тысяч в год.

Джек пробежал глазами колонку объявлений. Лондонский университет искал заведующего на кафедру эргономики. Национальному обществу защиты детей от жестокого обращения требовался руководитель отдела связи с публикой. Международной Корпорации урегулированного либидо был нужен директор Британского посреднического филиала. Джек поднял глаза от газеты:

— Вы только что сказали, что в пятнадцать лет оставили школу и помогали отцу в лавке.

— Совершенно верно.

— Какая у вас лавка?

— Бакалейная — маленькая, но доходная.

— А где вы еще работали?

— Нигде. А вчера днем распрощался и с лавкой, когда в последний раз открыл ставни.

— Какие же у вас основания рассчитывать на эти вакансии?