Георг Борн - Бледная графиня Страница 7

— Обещай мне, что не поедешь морем, иначе я буду бояться, что с тобой что-нибудь может случиться, и не сомкну глаз.

— Не беспокойся, моя ненаглядная, я не поеду на лодке, я пойду пешком.

— Сегодня так рано стемнело. Будь осторожен, Бруно. Ну, прощай! До счастливого свидания!

И молодые люди, прощаясь, обменялись поцелуем. Это был первый поцелуй, который Лили дарила мужчине — залог того, что отныне она принадлежит ему и сердца их связаны тем святым союзом, который навеки должен соединить их жизни.

Бруно еще раз попытался уговорить свою прелестную невесту взять его в провожатые, но Лили стояла на своем: он должен, не теряя ни минуты, поскорей возвращаться в город. Уже и так поздно, а до города верных три часа ходьбы.

Как ни уговаривал Бруно девушку, пришлось в конце концов уступить ее желанию. Еще один прощальный поцелуй, и жених с невестой расстались.

Бруно быстро зашагал по дороге в город, а Лили вышла на тропинку, которая вела к замку.

— Не беспокойся, мне не страшно! — весело крикнула она еще раз своему возлюбленному. — Спокойной ночи!

Эхо громко повторило ее крик — последний прощальный привет, который послала она своему милому.

Тем временем черные грозовые тучи заволокли все небо. На широкой торной дороге, которая вела сначала лесом, затем полем, разом сделалось так темно, что в десяти шагах невозможно было отличить человека от дерева. Поднялся сильный ветер, который с каждой минутой делался все порывистей. Крупные капли с шумом ударились о листву деревьев, и разразился ливень. Прозвучали первые раскаты грома, сначала вдали, потом все ближе и ближе. Гроза началась гораздо раньше, чем предполагал Бруно.

«Лили, наверное, еще не дошла до замка, — мелькнуло у него в голове. — От трех дубов туда не меньше четверти мили. Значит, она еще в лесу — в такую ужасную погоду, в грозу. К тому же дорога идет мимо опасного крутого обрыва у известковых скал…»

Непонятная тоска вдруг сдавила его сердце. Не теряя ни минуты, он повернул назад, к трем дубам, чтобы догнать Лили и проводить к дому. Он отошел уже на порядочное расстояние от того места, где они расстались, но, может быть, ему все-таки удастся догнать ее.

Юноша шел так быстро, как только позволяла пугающая темнота леса, которую временами прорезал синеватый блеск молний. Он громко звал Лили, но голос его тонул в шуме ветра и глухих раскатах грома.

Ужасная выдалась ночь! Ревела и грохотала буря. Бушевало море. Казалось, они сошлись в поединке, жутком поединке не на жизнь, а на смерть. Порой яростный шум волн пересиливал рев бури, потом раскаты грома заглушали все остальное.

Асессору фон Вильденфельсу невольно вспомнились старый Вит, предвещающий непогоду, и бледная графиня, которую людская молва наделила свойствами вампира. В памяти его возник образ этой женщины, и каким страшным показался он теперь асессору!

«Лили должна как можно скорей уехать, — решил он. — В самом деле, разве не странно, что в замке, едва там поселилась графиня Камилла, за короткое время умерли три человека. И все — одинаковой смертью: день ото дня чахли, худели, желтели, словно бы, действительно, в их теле не осталось ни кровинки…»

Какая тайна за всем этим кроется? Что за личность эта бледная женщина, которая внушает какой-то безотчетный, суеверный страх? Почему теперь, идя темной грозовой ночью по лесу, он думает об этом совсем иначе, нежели раньше?

Бруно жестоко упрекал себя за то, что послушался Лили и не проводил ее домой. Впрочем, когда они расстались, не было еще ни бури, ни такого мрака. Все это случилось в какие-нибудь несколько минут.

Вот и три дуба шумно качают своими могучими ветвями под натиском ветра. Здесь они расстались с Лили…

Вдруг Бруно вздрогнул. Из глубины леса до него донесся отчаянный крик, вопль, который привел в ужас даже его, молодого, сильного, бесстрашного. Он замер, прислушиваясь, но крик не повторился. Слышны были только глухие раскаты грома.

Вероятно, он ошибся и, взбудораженный рассказом старой нищенки, рев какого-нибудь животного принял за человеческий крик.

Он двинулся дальше в сторону замка, искал, звал Лили, но ответа не было, — наверное, невеста его давно уже дома.

Решив так, Бруно с облегчением повернул назад. Но, пройдя несколько шагов, он чуть не наткнулся на тропе на какое-то темное существо. В это мгновение блеснула молния, и Бруно увидел перед собой человека. Всмотревшись, он узнал лесничего Губерта.

Но что за вид был у него! Лицо искажено, борода и волосы всклокочены. Он был почти страшен в эту минуту.

— А, это вы! — сказал Бруно. — Ночь-то прескверная.

В ответ лесничий пробормотал несколько бессвязных слов. Бруно не смог разобрать их.

— Вы не видели, благополучно ли дошла молодая графиня до замка?

Губерт опять что-то пробормотал и торопливо пошел прочь.

«Какой-то он странный сегодня, — подумал Бруно. — Верно, не узнал меня».

Теперь он уже не так беспокоился о своей невесте. В самом деле, Губерт ведь шел по той же дороге, что и Лили, и если бы с ней что-нибудь случилось, первым услышал бы крик и поспешил на помощь.

Успокаивая себя подобными мыслями, Бруно быстро шагал по дороге в город, не обращая внимания на дождь и бурю. Добрался он туда без приключений, но далеко за полночь и промокший до костей.

Мысленно пожелав своей милой невесте доброй ночи, он спокойно улегся спать, совершенно не подозревая, какое страшное горе принесет ему завтрашнее утро.

IV. ПАДЕНИЕ В ПРОПАСТЬ

Весь минувший вечер странное, неодолимое беспокойство мучило молодого лесничего Губерта Бухгардта.

Домик его стоял в глубине леса. Там Губерт родился и жил, никуда надолго не отлучаясь.

Ребенком он целыми днями пропадал в замке, играя с Лили и ее молочной сестрой, и те привыкли к нему, как к родному.

Став юношей, он, по указанию графа, обучал обеих девушек верховой езде, а впоследствии также и стрельбе. Так росла и крепла их дружба. Губерт пользовался полнейшим доверием девушек.

После смерти отца на попечении Губерта остались престарелая мать и полуслепая сестра. Граф и его назначил лесничим и постоянно заботился о том, чтобы семейство покойного Бухгардта ни в чем не знало нужды.

От природы добрый, любящий сын и брат, верный своему долгу лесничий, Губерт считал своей священной обязанностью содержать старую мать и больную сестру, которая могла только прясть и вязать — в этом ей вместо зрения помогали осязание и привычка.

Мир и покой царили в домике молодого лесничего. Но в последнее время с ним произошли большие перемены. Он стал молчалив и сосредоточен. Не находя себе места в доме, целыми днями пропадал в лесу. На встревоженные вопросы матери не отвечал и выглядел таким мрачным и угрюмым, каким никогда до сих пор не бывал.

Старушка-мать давно заметила, что с сыном ее творится что-то неладное, но что именно — понять не могла. В описанный нами злополучный воскресный вечер Губерт по обыкновению отправился в лес, несмотря на то что там ему совершенно нечего было делать. Он не слушал предостережений матери, которая уговаривала его остаться дома, так как собиралась гроза.

Бедная старушка с упреком поглядела ему вслед, стоя у окна своей комнатушки, и грустно покачала головой.

На шатком столе без скатерти стояли полупустой кофейник и поднос с грязными чашками. Рядом сидела за прялкой полуслепая София. Она была всего на несколько лет старше Губерта, но выглядела уже пожилой женщиной.

Обстановка в домике лесничего была весьма убогой. Под стать ей выглядела и одежда обеих женщин: незамысловатые старомодного покроя платья из домашней пряжи.

Вся квартира состояла из трех маленьких комнат. Две первые занимали мать и дочь, задняя служила спальней и кабинетом для Губерта.

— Опять он ушел, — всплеснув руками, проговорила старушка с тяжелым вздохом. — Ума не приложу, что с ним такое происходит?

— Любовь проснулась, матушка. Я ведь давно тебе говорила, — заметила София, остановив на минуту жужжащее колесо прялки. — Разве ты не видишь, что у него голова идет кругом?

— Любовь? С чего это ты взяла? Я ничего подобного не замечаю, вижу только, что он с каждым днем становится все молчаливей и угрюмей.