Александр Хьелланн - Яд Страница 7

с 12 до 1 — латынь,

с 1 до 2 латынь.

В субботу школьники занимались до двух часов, в то время как в остальные дни их отпускали на час раньше.

Но вот, наконец, пришел старший учитель Бессесен. Войдя в класс, он молча и медлительно стал возиться со своими галошами, дождевым плащом, зонтиком, перчатками и напульсниками.

Появление этого престарелого учителя в классе не произвело на школьников ни малейшего впечатления. Мортен Толстозадый, подкладывая дрова в печь, даже не обернулся. Никто ничего не сказал. И только Абрахам Левдал довольно громко произнес: «Ага, глядите, старый ёж пришел».

Старик, разоблачившись, поднялся на кафедру, и уж только тогда молодые господа с великой неохотой стали занимать свои места для того, чтобы приступить к изучению греческого языка.

Старый ёж, покопавшись в своей записной книжке, куда он обычно заносил свои отметки, неожиданно сказал:

— Начнем с Абрахама Левдала…

Абрахам огорченным тоном ответил учителю:

— Видите ли, вчера у меня болела голова, и поэтому я не смог приготовить урока.

Мариус с удивлением посмотрел на Абрахама. А старый ёж, улыбнувшись, покачал головой и вызвал другого ученика.

Старший преподаватель Бессесен в течение многих лет сеял пыль древних времен. Он уже давно справил двадцатипятилетний юбилей своей преподавательской деятельности. Область его знаний была невелика, но в ней он был невероятно тверд, как хороший замок.

То, что в школе требовалось по греческому языку, он знал в совершенстве. Он заранее мог сказать, какой вопрос будет задан ученику на экзамене по тому или иному отрывку из предписанных авторов.

И эти свои знания он медленно и кропотливо внедрял с своих лучших учеников. С плохими учениками он не считал возможным возиться, так как полагал, что они всё равно не будут допущены к сдаче экзаменов на аттестат зрелости.

За кафедрой учитель Бессесен сидел сгорбившись и казался совсем маленьким, потонувшим в собственном сюртуке. Рыжие волосы учителя были коротко острижены и торчали во все стороны. Красноватые его глаза лишь изредка поднимались над кафедрой, подбородок уткнулся в книгу.

Это был не то чтобы добродушный, но миролюбивый учитель. Если в классе подсказывали или заглядывали в шпаргалки, он не обращал на это внимания и делал вид, что ничего не замечает и ничего не слышит. Опыт долгой жизни научил его не вмешиваться в течение школьных дел. Кроме того, он не видел дурного в том, что плохие ученики изыскивают для своих знаний какую-либо помощь.

Однако восприятия его совсем не были притуплены. От малейшей ошибки или даже неточности в употреблении имперфекта или аориста он вздрагивал, как от укола иголкой. Впрочем, такая чувствительность относилась только лишь к его предмету. Все остальное в классе как бы не касалось его и было позволительным, за исключением слишком уж большого шума.

В течение ряда лет он неотступно, словно совершая небольшими переходами знаменитый поход десяти тысяч греков,[5] вел молодых людей в глубину веков. И молодые люди короткими дневными маршами покорно следовали за ним, как за предводителем, который со знанием пути ведет их к Софоклу, Гомеру, Ксенофонту и Плутарху.

Впрочем, на этих путях самым важным было отличить имперфект от аориста. А все остальное, как в стихах, так и в прозе, почти совсем не замечалось. Иной раз школьники, переводившие Геродота, начинали смеяться над каким-либо его забавным анекдотом, и тогда еж искренне впадал в изумление — он решительно не мог понять, как это за греческим текстом можно вдруг увидеть что-либо смешное или непосредственно связанное с жизнью.

Итак, в это серое утро урок греческого языка протекал спокойно и мирно. Тот, кто не хотел отвечать, ссылался на нездоровье, и тогда ёж выискивал другого ученика, который был бы способен выдержать его напор, и сидел, вооруженный переводом, словарем и примечаниями.

В девять часов ёж собрал все свои вещи и пошел в другой класс.

Следующий урок тоже прошел тихо и мирно. Это был час адъюнкта Борринга с его перьями. Помимо географии, он преподавал историю. Так как в классе теперь остались только латинисты — Толлейв и Рейнерт стали моряками, остальные просто исчезли, — ученики отвечали только с помощью подсказки.

Историю Борринг преподавал по своей особой методике. Обычно он спрашивал ученика именно так, как спросил сегодня Мариуса, вызвав его отвечать:

— Скажи, Мариус, в каком году счастье отвернулось от Карла Двенадцатого?

Мариус неплохо вызубрил отрывок о Карле Двенадцатом, но он позабыл, что счастье отвернулось от Карла в 1708 году. И поэтому Мариус промолчал.

Подув на очиненное перо, Борринг снова спросил:

— Ну, когда от Карла отвернулось счастье?

Тут Абрахам подсказал Мариусу. И Мариус, к всеобщему удовлетворению, вспомнил, что счастье отвернулось от Карла в 1708 году. И тогда все остальное сошло гладко.

Между тем в классе стало невыносимо жарко. Мортен Толстозадый накалил печку докрасна. И в перемену пришлось открыть все окна.

Начался урок норвежского языка. Это занятие вел ректор. Он вошел в класс с тетрадями для сочинений и тотчас спросил:

— Кто подкладывал дрова в печку?

Ответа не последовало, и тогда ректор повторил свой вопрос, но уже более строгим тоном.

Первый ученик класса Брок ответил:

— Мне кажется, что дрова в печку подкладывал Мортен Крусе.

Ректор сердито сказал Мортену Толстозадому:

— Так вот ты чем занимаешься! А ну, подойди сюда и отыщи мне тот параграф школьных правил, где говорится, что ученики должны сами топить печи!

Квадратный и грузный Мортен подошел к картону со школьными правилами и уставился на них.

— Ну, ну, голубчик, отыскивай поскорей этот параграф! Или тебе надо помочь в этом?

Тут ректор одной рукой дернул Мортена за ухо, а другой рукой указал на какой-то параграф и при этом сказал:

— Читай пятый параграф! Но читай громко и отчетливо.

Басовитым голосом Мортен стал читать:

— «Параграф пятый… В школьном помещении ученик должен тотчас же отправиться на свое место и никогда не учинять шума или беспорядка. Он также никогда не должен покидать свое место без разрешения».

— Ну-с, — сказал ректор, — теперь ты сам видишь, как ученик должен вести себя в классе! Но, может быть, по-твоему тут что-нибудь сказано относительно печки с дровами? А?

Ректор все более и более тянул вверх ухо Мортена, так что Мортену пришлось встать на цыпочки.

В классе поднялся хохот. Ректор велел Мортену занять свое место.

Между тем Брок роздал тетради для сочинений, заглянув в каждую из них, чтоб узнать отметки.

Мариус получил четыре с половиной, что при двенадцатибалльной системе было немного хуже, чем обычно. В общем, эта отметка для Мариуса была маленьким разочарованием. Ему понравилась тема — она была сформулирована так пространно, что сам заголовок, если написать его большими буквами, должен был занять четверть страницы. А маленькому Мариусу всегда лишь с большим трудом удавалось писать достаточно длинные сочинения.

Тема звучала так: «Сравнение Дании с Норвегией с учетом природных данных этих стран и характера и рода занятий народов».

Критику сочинений ректор начал со слабых работ. Он сказал маленькому Мариусу.

— Ты, Мариус, пишешь удивительно плохо. И что за глупости ты нагородил на этот раз? Посуди сам. Ты написал: «Когда сравниваешь Норвегию с Данией, то видишь большое различие между этими странами. Норвегия — гористая страна. В Данни, наоборот, равнинная местность. В Норвегии, где преобладают горы, развито горное дело, которого нет в Дании, потому что там нет гор. К тому же в гористой стране всегда имеются долины…»

Укоризненно покачав головой, ректор сказал:

— Ах, дорогой маленький Мариус, все это, конечно, верно, что ты написал, даже совершенно верно, но ведь нет необходимости рассказывать о том, что и так всем ясно. Твое сочинение, Мариус, выглядит незрелым, печально незрелым…

Ректор с огорчением заходил по классу, о чем-то думая. Маленький Мариус понял, что ректор думает о невозможности перевести его в следующий класс.

Неожиданно ректор, проходя мимо Мортена Толстозадого, крепко хлопнул его рукой по затылку. И при этом с раздражением сказал:

— Этакую жару устроил в классе! Боже ты милостивый, право ведь дышать нечем!

Снова вернувшись к сочинению Мариуса, ректор стал читать:

— «Горы служат Норвегии хорошей защитой на случай войны. Врагам нелегко будет переправиться с пушками через Хьелен,[6] особенно зимой…»

Ректор, нахмурившись, сказал:

— Это ужасно, Мариус, что ты настроен так воинственно! Ну сам посуди — кому нужно переправляться через Хьелен с пушками? Шведам? Шведы — наши лучшие друзья и братья. И с этим братским народом мы давно слились бы воедино, если б вовсе не было этих гор. Кстати, скажу: один из вас как раз и проводит эту светлую мысль в своем классном сочинении.