Аркадий Крупняков - Москва-матушка Страница 8

говорить научился?

—      Дома. Недалеко от нас татарский улус есть. В гости ходим. Да и люди мурзы все время у нас торчат. То ясак отнимают, то торгуют. Гарей, купец из Казани, на нашем дворе больше года жил.

—      Иные сказывают —вы татар не любиге. А ты говоришь: в гости ходим. Как это понимать?

—      Они такие же бедные, как и мы. Они от мурзы не меньше горя терпят. Нам с ними делить нечего.

—     Мурза мне сказывал — твой отец русского лазутчика скры­вал, а когда за ним джигиты пришли, ты ему убежать помог.

—     Значит, убежал все-таки! — радостно воскликнул Тугейка.

—     Убежал,— царица рассмеялась.— Тебе он другом был?

—     Был,— Тугейка вздохнул. — Он хороший человек. Не лазут­чик он.

—     Вы с отцом, я вижу, казанцев не любите. А русского прята­ли. Почему?

—     Это надо у отца спрашивать.

—     Ну а ты почему? — настаивала царица.

—     Потому, что я не у русских в плену, а в Казани.

—     Хочешь, я тебе волю дам?

—     Я думаю, незадаром?

—     Служить себе заставлю. Сотником будешь, другом моим будешь.

—     Волю дашь — домой уйду.

—     Иди. Хоть завтра. С отцом поговори. Скажи ему, что царица Нурсалтан меня на службу зовет, другом хочет сделать. Она, скажи, в Казань из Москвы пришла, противников у нее много, а друзей совсем мало». И если отец позволит — обратно приезжай.

—     А если не приеду?

—     Значит, душа ко мне не лежит. Таких мне не надо.

На другой день получил Туга коня, грамотку охранную и пос­какал в Нуженал. Отмахал двести верст и к вечеру был дома.

После неожиданной и радостной встречи началась беседа. Где был, что делал, как из плена вырвался?

Рассказал Тугейка все, ничего не утаил и слова царицы передал гоже. Отец собрал всех сыновей, и стали они советоваться. Тугейка по молодости лет слов царицы не понял и только здесь на семей­ном совете многое уразумел. Отец и братья говорили: «Если моло­дая царица инородца другом назвать желает — значит, ей и наша дружба нужна. Царица знает, что наш род не Казани, а Москве радеет и все же Тугейку в свою охрану берет — значит, царица втайне тоже Москве радеет. Недаром ее в Казани не любят. Одна­ко сила ее, видно, немала, если она приказала мурзе Мингалею нас за Рунку не карать. Уж зима на дворе, а никто из Казани к нам не приехал. Может быть, и мурза на ее стороне, если Тугейку ей от­дал, джигитов своих отдал. И выходит, что через тебя, Тугейка, мы можем большую выгоду иметь. И перед Москвой, и перед Ка­занью».

И поехал Туга обратно в Казань служить царице Нурсалтан.

Глава вторая

В КРЫМУ ДАЛЬНЕМ

В старые веки, прежние,

Не в нынешние времена, последние. Как жил на Руси Суровец-молодец, Суровец-богатырь, он суроженин. Богатого гостя заморенин сын.

Былина о Чу риле Пленковчче.

НИКИТА ЧУРИЛОВ

Поздний вечер укрыл город своим темным крылом. В крепости Санта-Кристо слышат­ся глухой рокот барабана да протяжные звуки рожка — это бодрствует стража.

Спят сурожане.

Свернувшись на сухой граве, разбросанной под навесом, отдыхает от дневных трудов утом­ленный виноградарь. Храпит торговец в своей спаленке рядом с лавкой. Разметав на пуховых подушках пышные руки, спит жёнка русского купца.

Блаженно почивают стражи городских зако­нов— синдики. Спокойно спит в крепостной ци­тадели хозяин Сурожа — консул, комендант кре­пости и казначей Христофоро ди Негро.

На берегу моря, там, где раскинулась русская слобода, тишина и безветрие. Еле слышно пле­щет вода в борта судов. Обвисли паруса, окна домов темны. Только в хоромах сурожского куп­ца Никиты Чурилова через плотно закрытый ставень пробивается полоска света.

Сегодня хозяин приготовился к большому ночному тоуду. На столе лежат несколько книг.

33

Одна из них, обложенная черевчатым бархатом с серебряными застежками, раскрыта. Никита, макая серое гусиное перо в черни­ла, вписывает в книгу слово за словом.

Много дней ведет хозяин дома книгу, которую назвал: «Житие у Русского моря». Вот он положил перо, задумался. Перевернул листы, решил перечитать, что написано.

Углубился купец в чтение. Темно-русые волосы с проседью за­крывают почти половину широкого лба. Борода обложила всю нижнюю часть лица и спустилась на грудь. Взгляд из-под навис­ших бровей проницательный, нос и губы крупные, во всем облике чувствуются спокойное достоинство, неторопливость и большой ум.

Тихо шелестят страницы. На первой из них написано:

«Благословись, с именем Господа Бога нашего на устах, берусь я за сей труд. Времена пошли тяжелые и беспокойные, и я по веле­нию совести и сердца моего удумал рассказать потомкам нашим о житии людей русских на берегах моря великого. Народу русского в Суроже ли, в Кафе1 ли и в иных местах достаточно, но на Руси о них мало что знают.

Ибо дела письменные идут на языке латинском и только о них писаны. Книги священные пишутся на языке греческом иже в них и дела церковные говорят только о православных людях, в коих чтут грек, армян и русских вместе, а отдельно наших не поминают. И оттого не только в дальних землях, а и у нас в Москве о фрягах знают больше, чем о нас, русских. И оттого мне обидно стало и сел я под старость лет писать о нашем житие у моря Русского.

Господи благослови, с изначала о граде Суроже почну.

Старики рассказывали, будто торговые гости на Руси пребы­вают здесь с незапамятных времен. И основали они бок о бок с гра­дом Сугдеей русскую слободу и назвали ее Сурож, отчего среди нас и город этим именем прозывается. Говорят, произошло это имя от села Сурожик, что под Москвой. Будто многие гости торговые переехали сюда из того сельца и продавали здесь полотно льняное. Во времена древние лен называли сурожем, сеяли его всегда после ржи, потому и су-рожь. Ведь и доныне холстина льняная, неотбе­ленная суровьем прозывается.

Из «Жития Стефана Сурожского» узнал я, что полтыщи лет на­зад к Сурожу пришел новгородский князь Бравлин со дружиною, десять дней бился с греками и овладел Сурожем. Тогда русская рать овладела также Корсунем, Корчевом и другими городами. Летописец рассказывает далее о добром деле русского князя, кото­рый по просьбе сурожских священников отпустил на свободу всех пленников, что были взяты в бою от Корсуни до Корчева.

О граде нашем помянул неведомый песенник в «Слове о полку

Игореве», вместе с Корсунью и Тмутараканью. Когда город взяли кыпчаки — кочевые племена, деды наши и прадеды торговли в Су­роже не оставили. Они привозили сюда с Волги буртасские меха, а из северных краев шкуры соболя, бобра, которые ценятся в Суро­же очень дорого. Ежели верить греческому синаксарю, на полях которого безвестный летописец отмечал главнейшие события Суро- жа, то татары окончательно овладели городом 26 декабря 1239 года».

Никита заложил страницу шелковой тесемкой, прислушался. Кто-то тихонечко стучался в дверь. Недовольно сказал — «войди», закрыл книгу. В дверях стояла Кирилловна.

—      Егорку Мечина нечистый принес.

—      Сейчас выйду,—сказал жене Никита и с сожалением поду­мал: «Вот соседа бог дал — не глядя на Устав по ночам шляется».

Русская слобода жила дружно, со всеми соседями. Чурилов пребывал в согласии, только одного Егора Мечина недолюбливал. «Переметная сума он»,— частенько говаривал Никита про Мечи­на. И верно. Все сурожане русские обычаи блюли строго, инозем­щину перенимали только ту, что для дела в пользу да для жизни. Веры православной держались твердо, честь и гордость русскую не роняли. А этот, будто попугай, перенимает, что надо и что не надо. Извивается перед каждым латинянином, словно перед князем. Хо­ромы, отцом рубленые, развалил и построил на фряжский манер, а носит — срамота смотреть,— нительные чулки повыше колен да короткие штаны, дабы от фрягов не отличаться. Латиняне ходят друг к другу, сидят, цедят вино через соломинки, пустословят. И он завел эту стать — как удумает, так и лезет то к одному, то к друго­му. Вот и сейчас болесть его принесла.

Никита глянул на Егора, аж плюнул. Бороду всю как есть, не­годяй, оскоблил!

—      Уж коли себя позоришь, то людей хоть бы пощадил! — уко­ризненно произнес Никита.— Срам какой, оголил скулы да грех этот ко мне в дом тащишь.

—      Эх, Никитушка-а!—протяжно заговорил Мечин.— Забыл ты русскую пословицу: попал в волчье стадо, лай-не-лай, а хвостом виляй.

—      И верно, што в волчью. Тебе ли с фрягов пример брать, рус- скому-то человеку?

—      А фряги, поди, тоже люди.

—      Подумай, што говоришь. Хуже волков они.

—      Не скажи, Никитушка. Они, пожалуй, поученей нас с тобой будут во многом. Их к нам на Русь малую толику завезти — поучи­ли бы нас торговать, строить, людей лечить. Была бы польза.