Ян Потоцкий - Рукопись, найденная в Сарагосе Страница 86

– У меня не было намерения, – возразил я, – входить к вам в комнату, сеньора. Я хотел только заглянуть в окно, чтоб узнать, как выглядит помещение.

Я тут же осведомил незнакомку о своих вкусах, занятиях, молодости и о союзе, заключенном с четырьмя товарищами, которые должны мне помогать во всех предприятиях.

Молодая женщина выслушала меня с величайшим вниманием, потом сказала:

– Твой рассказ, сеньор, заставляет меня отнестись к тебе с уважением. Ты прав: на свете нет ничего приятней, как знать, что делается у других. С детских лет я всегда была убеждена в этом. Сейчас мне неудобно задерживать тебя здесь, сеньор, но я надеюсь, что мы видимся не в последний раз.

– Пока ты еще не проснулась, – сказал я, – твой муж оказал мне честь, приняв меня за кровавую и страшную голову, явившуюся упрекать его в невольном убийстве. В свою очередь, сеньора, окажи мне честь, рассказав, в чем тут дело.

– Похвальная любознательность, сеньор, – ответила она. – Приходи завтра в пять часов вечера в городской парк. Ты застанешь меня там с одной из моих приятельниц. А пока – до свиданья.

Молодая женщина чрезвычайно любезно проводила меня до окна; я спустился по лестнице и, присоединившись к товарищам, в точности все им рассказал. А на другой день, ровно в пять, отправился в парк.

Когда Бускерос произнес последние слова, мне показалось, что солнце совсем зашло, и я сказал с нетерпением:

– Сеньор дон Роке, уверяю тебя, что у меня неотложное дело, и я должен идти. Ты сможешь без всяких помех окончить свою историю, как только пожелаешь сделать мне честь прийти ко мне обедать.

На это Бускерос с еще более гневным видом сказал:

– Мне совершенно ясно, сеньор дон Лопес, что ты хочешь меня оскорбить. Лучше скажи прямо, что считаешь меня бесстыдным вралем и занудой. Но нет, сеньор дон Лопес, я не могу представить себе, чтоб ты так дурно обо мне думал, так что продолжаю рассказ.

– Вчерашняя знакомая моя была уже в парке с одной из своих приятельниц, молодой, стройной и очень недурненькой. Мы сели на скамейку, и молодая женщина, желая, чтоб я ее лучше узнал, начала рассказывать о том, что ей довелось пережить.

ИСТОРИЯ ФРАСКИТЫ САЛЕРО Я – младшая дочь храброго офицера, имевшего такие заслуги перед родиной, что, когда он умер, за его вдовой было сохранено его жалованье.

Мать моя, родом из Саламанки, вернулась в родной город – со мной и моей сестрой Доротеей. У нее был небольшой дом на окраине города; она велела его отремонтировать, и мы поселились в нем, соблюдая строгую экономию, вполне соответствующую скромному виду нашего жилища.

Мать не позволила нам ходить ни в театр, ни на бой быков; сама тоже нигде не бывала и не принимала гостей. Не имея никаких развлечений, я целые дни проводила у окна. От природы очень общительная, я только увижу какого-нибудь прилично одетого мужчину, проходящего по нашей улице, как сейчас же начинаю следить за ним глазами либо взгляну на него так, чтоб он подумал, будто пробудил во мне определенный интерес. Обычно прохожие не оставались равнодушными к этим знакам внимания. Некоторые отвешивали мне глубокие поклоны, другие отвечали мне такими же взглядами, как мой, и почти все снова появлялись на нашей улице, – только для того, чтобы еще раз поглядеть на меня. Сколько раз моя мать, заметив эти заигрывания, увещевала меня:

– Фраскита! Фраскита! Что ты там вытворяешь? Держись скромно, с достоинством, как твоя сестра, а то никогда не найдешь себе мужа.

Но мать ошиблась: сестра моя до сих пор в девушках, а я больше года как замужем.

Улица наша была довольно безлюдна, и я редко имела удовольствие видеть прохожих, чья наружность заслуживала бы внимания. Но одно обстоятельство благоприятствовало моим намерениям. У самых наших окон, под ветвистым дубом, стояла каменная скамья, так что желающий на меня полюбоваться мог спокойно сесть на нее, не возбуждая ни малейшего подозрения.

Однажды какой-то молодой человек, одетый гораздо изящней тех, кого я видела до сих пор, сел на скамью, вынул из кармана книгу и стал читать, но как только заметил меня, оставил чтение и уж больше не спускал с меня глаз. Незнакомец возвращался несколько дней подряд и вдруг как-то раз подошел к моему окну, будто чего-то искал, и промолвил:

– Ты ничего не уронила, сеньора?

Я ответила, что нет.

– Жаль, – возразил он. – Если бы ты обронила крестик, который носишь на шее, я бы его поднял и с радостью унес домой. Имея что-нибудь принадлежащее тебе, сеньора, я утешал бы себя, что не так безразличен тебе, как другие, которые садятся на эту лавку. Может быть, впечатление, которое сеньора произвела на меня, заслуживает того, чтобы немного выделить меня из толпы.

Тут вошла моя мать, и я не могла ничего ответить, но быстро отвязала крестик и уронила его на улицу.

Вечером я увидела двух сеньор с лакеем в богатой ливрее. Они сели на скамейку, сняли мантильи, и одна из них вынула маленький сверток; развернув его, вынула золотой крестик и кинула на меня насмешливый взгляд. Я поняла, что молодой человек пожертвовал этой женщине первое доказательство моей благосклонности, и меня охватил яростный гнев, что я всю ночь не смыкала глаз. На другой день лицемерный сел на скамейку, и я с великим удивлением увидела, что он вынул из кармана маленький сверток, развернул, достал крестик и стал его целовать.

Вечером я увидела двух лакеев в такой же ливрее, как вчерашний. Они принесли стол и постелили скатерть, потом, ушли и вернулись с мороженым, оранжадом, шоколадом, пирожками и другими лакомствами. Вскоре появились те две дамы, сели на скамью и велели подавать им лакомства.

Моя мать и сестра, никогда не глядевшие в окно, тут не могли сдержать любопытство, особенно когда услыхали стук тарелок и стаканов. Одна из женщин, увидев их в окне, пригласила обеих к столу, попросив только, чтоб они приказали вынести несколько стульев.

Мать охотно приняла приглашение и велела вынести на улицу стулья, а мы, принарядившись, пошли благодарить сеньору за любезность. Подойдя поближе к ней, я увидела, что она очень похожа на моего молодого незнакомца, и решила, что это его сестра: наверно, брат говорил ей обо мне, дал мой крестик, и добрая сестра приходила вчера к нам под окно только затем, чтобы посмотреть на меня.

Скоро обнаружилось, что не хватает ложек, и за ними отрядили мою сестру, потом оказалось, что нет салфеток, и мать хотела послать меня, но молодая сеньора подмигнула мне, и я ответила, что не найду их. Матери пришлось идти самой. Как только она ушла, я сказала незнакомке:

– Мне кажется, сеньора, у тебя есть брат, необычайно на тебя похожий.

– Ничуть не бывало, – возразила она. – Брат, о котором ты говоришь, – я сам и есть. Мой брат – герцог Санлукар, а я должен скоро стать герцогом де Аркос, так как женюсь на наследнице этого титула. Я терпеть не могу свою суженую, но если не соглашусь на этот брак, то у нас в семье начнутся страшные сцены, до которых я совсем не охотник. Не имея возможности распоряжаться своей рукой по собственному желанию, я решил сохранить свое сердце для кого-нибудь более достойного любви, чем герцогиня де Аркос. Не подумай, сеньорита, что я говорю о вещах, оскорбительных для твоего доброго имени, но ведь ни ты, ни я не покидаем Испании, судьба может снова нам улыбнуться, а если и нет, я сумею найти другие способы видеть тебя. Сейчас вернется твоя мать, благоволи пока принять этот бриллиантовый перстень – в доказательство того, что я сказал правду о своем происхождении. Умоляю тебя, сеньорита, не отвергай моего подарка, и пусть он вечно напоминает тебе обо мне.

Мать воспитала меня в строгих понятиях о добродетели, и я знала, что не следует принимать подарков от незнакомца, но некоторые соображения, которые у меня тогда возникли и которых я теперь уже не помню, заставили меня взять перстень. Между тем мать вернулась с салфетками, а сестра с ложками. Незнакомая сеньора была в этот вечер очень любезна, и все мы разошлись, довольные встречей. На другой день, так же как и в последующие, очаровательный юноша больше не показывался под моими окнами. Наверно, поехал венчаться с герцогиней Аркос.

В первое воскресенье после этого случая я, подумав, что рано или поздно у меня все равно обнаружат этот перстень, в церкви сделала вид, будто нашла его под ногами, и показала матери, а та решила, что это, конечно, просто стекло в томпаковой оправе; но велела мне все-таки спрятать его в карман. По соседству от нас жил ювелир, перстень показали ему. Он оценил его в восемь тысяч пистолей. Мать обрадовалась столь значительной стоимости перстня. Она объявила, что лучше всего было бы пожертвовать его святому Антонию Падуанскому, покровителю нашей семьи, но, с другой стороны, на сумму, вырученную от продажи перстня, можно обеспечить приданым меня и сестру.

– Прости, милая мама, – возразила я, – но сперва надо объявить, что мы нашли перстень, не указывая его стоимости. Если владелец явится, мы отдадим потерю, а если нет, то ни сестра, ни святой Антоний Падуанский не имеют на него никакого права: я нашла перстень, мне он и принадлежит.