О чае, о кофе, о любви...(СИ) - "Урфин Джюс" Страница 10

– Все так плохо?

– Почему же плохо?..

Звон лопающегося стекла и разлетевшихся осколков прерывает мой философский настрой. Я с изумлением, словно в замедленной съемке, оборачиваюсь и вижу, как витражное стекло прекрасным острым искрящимся водопадом обрушивается на пол кофейни. Одно. Второе. Третье. В кофейне поднимается гул с пробивающимися нотками истерики, в меня впивается горячий шарик боли, заставляя скорчиться на осколках.

Я, прижимая ладонь к пульсирующему болью боку, смотрю, как ворчливо и неторопливо уборщица сметает осколки стекла на банальнейший пластиковый совок. Как? Почему? Это же не просто стекло, это осколки меня. Били-били и наконец-то разбили… Кто же надо мной поплачет? Мартин огрызается со сворой служителей закона, которые, желая побыстрее разобраться с докучным делом, лают и угрожают нам же. Я понимаю, спишут все на банальное хулиганство, потаскают нас по кабинетам, и все осядет болотистой тиной где-то в их архивах. Они это тоже понимают, и им скучно и досадно торчать посреди продуваемой всеми ветрами безглазой кофейни. Им хочется в уютное автомобильное чрево и слушать незатейливое радио дорог.

Гамлет накидывает на меня куртку и утягивает в закуток.

– Жень, тут такое дело…

Он бледен и нервно закусывает губы. Увольняться, что ли, надумал? Правильно. Надо когти рвать. А то чужие бедки присосутся и к его карме.

– Жень, продай мне кофейню.

Я потрясенно вскидываю на него взгляд:

– Как продать?

И тут у меня в голове магниевой вспышкой высвечивается его имя. Гамлет. Ну конечно. Стильная лаконичная вывеска «Гамлет», украшенная театральной маской. Коричнево-бежевое нутро пафосных кофеен, где и воду заказать дорого. Гамлет… А я-то дурак… Ой, дураааак.

– Значит, это все ты?

Я с удивлением рассматриваю его лицо. И произошедшее, словно рампа, подсвечивает его, совершенно меняя привычный облик. Переносицу разрезает «взрослая» задумчивая морщинка. Взгляд усталый и холодный. И от крыльев носа идет глубокая носогубная складка, открывая мне глаза на его хищную суть.

– Нет, каков артист-то… – я почти восхищен. – Одно понять не могу, зачем ты у меня тут кофе варил? Мог бы просто задушить своими связями, перебить стекла. Зачем бегать-то между столами? Нравится смотреть, как я корчусь, спасая свое любимое, выпестованное? Какая-то новая форма извращения?

– Подожди, Жень. Не так все. Не так! Да, эти церберы мои… Но не я тебе стекла бил… Наверное.

– Наверное? Наверное?! – я кидаюсь на него с желанием впечатать свою боль в правильный нос, содрать с лица сочувственное выражение. – Падаль… Шакал… Гниль какая… – я сиплю, не в силах даже кричать.

Гамлет отшвыривает меня к стене, и мы трясем друг друга, колотим о стенки этого спичечного коробка, где для замаха мало места. Мне хочется вцепиться и расплющить. Слова, задавленные злостью, шипением высекаются сквозь зубы.

Меня отрывают от него и впечатывают в косяк двери.

– Жек! Жек! Ты чего? – Мартин держит меня стальной хваткой.

– Отпусти! Дай прибью тварь! Ууууу… Сссука… Вот кто нам палки-то в колеса пихал. Вот он. Гамлет, бля. Понимаешь, Мартин? Гамлет! А мы-то, придурки, – кто да что? А оно рядом, гнида, кровь сосет.

Гамлет стоит, облокотившись о стену. Восстанавливает дыхание и в упор смотрит на меня, выкручивающегося из хватки Мартина.

– Да, я! – наконец взрывается он. – Я тебя топил! А ты бы не топил?! Я тебе, упрямой суке, уже два года то розы, то мимозы. Все пытался удобно-взаимовыгодно купить. А ты у меня стоишь поперек горла и не шевелишься. Где тут, блядь, трагедия? Продай спокойно свою кофейню и уйди заваривай свой чай в другом месте. Что ты рыпаешься? Было такое предложение? Было! Сука, раз двадцать было и с вариантами, куда тебе уйти! Но ты как гребаный столб посреди паханого поля. Моего поля! Вот мне и любопытно стало, что в твоей кофейне такого, что ты сдвинуться не можешь. И знаешь что? Ни-че-го.

– Ах ты…

– Тихо, Жек! – Мартин сильнее вжимает меня в косяк. – Тихо. Что ты, рассыпАться бисером хочешь перед господином капиталистом? Не надо, Жек. Не надо. Мы давай с тобой сейчас господина пошлем куда подальше и чаю попьем. День такой фантастический… Пережить бы.

Я оседаю в руках Мартина, раздавленный навалившимся. Егор. Кофейня. Гамлет. И вот его «ни-че-го» добило и расплющило…. Неужели я и правда весь в этом вот коротком слове «ни-че-го»?

========== Дорога из желтого кирпича ==========

По клетчатой скатерти раскиданы белые с хищными заломами сгибов счета. Я, уткнувшись в холодные ладони, стараюсь изгнать панику, поселившуюся где-то в районе темечка. У нас все получится… Получится… Я окидываю взглядом зал: домашний продуманный уют с претензией на швейцарское шале вызывает у меня чувство легкого отторжения и вины. Не могу полюбить эту деревянную коробочку, выстеленную мягкой шотландкой, с живым огнем за кованой решеткой камина. Не могу… понимаю, что моя старая кофейня, вырванная из меня Гамлетом, проигрывает этому заведению и по дизайну, и широтой услуг. Но мой чай как будто потерялся в пестроте меню, остался незаметным рефреном, звучащем на заднем фоне общей мелодики. Я теперь всего лишь сов-ла-де-лец. На хромированно-концептуальной кухне царит шеф с грустным еврейским носом. Он железной рукой отправляет из чрева этого бездушного пространства прекрасные мясные творения, которые разносят ароматы жирного мяса, которые душат, не дают пробиться даже хвостику изящного тонкого аромата чая или забойному агрессивному запаху кофе. Все мои яркие чайные коробочки теперь служат лишь украшением.

Я еще раз перерываю счета… Все не так уж плохо для первых двух месяцев существования. Стабильный ноль, даже в минус не ушли. Стабильный ноль. Это величина вообще характеризует мою жизнь на данном этапе. Внутри как вымерзло все. Абсолютный стабильный ноль.

– Жень, – рядом темной тенью проскальзывает Мартин, – не хочешь на Виктюка пойти? На Диму* посмотрим.

Я разглядываю синеву, тонко обрисовавшую лихорадочно блестящие глаза, и чувствую тонкий аромат коньяка.

– Пил? – хмурюсь я.

– Да пара капель, – жесты Мартина по-пьяному широкие и ломкие.

– Пил! – утвердительно рычу я.

– Ах! Жека! – Мартин художественно откидывается на спинку стула. – Жек! Что значит «пил»? Пьют и бухают лишь быдло и паленую водку. Это же Камю! Я живу, Жек! – Мартин начинает дирижировать невидимым оркестром. – Так пошли?

Он откидывает голову, и отросшие локоны картинно обрамляют мраморно-белый лоб, покрытый испариной. На шее алеет карминно-красный с синевой засос. Я впиваюсь пальцами в тощее плечо Мартина, разворачивая его к себе, и дергаю за ворот рубахи, открывая грудь. По ней следами преступления рассыпаны знаки недавней любви.

– А что? – картинно развалившись на стуле, ухмыляется мне Мартин. – У нас, между прочим, отношения…

– Товарно-денежные? – не щажу я его.

– Хоть бы и так, Жек! Хоть бы и так! Какие-то отношения, все лучше, чем сидеть лягушонкой в этой коробчонке, обитой мягкой тряпочкой, и ждать Ивана-дурака, – возвращает мне Мартин.

Мы, оглушенные взаимными вербальными оплеухами, молча смотрим друг на друга.

– Во что мы превращаемся, Жек? Куда идем? Камо грядеши, блядь?

– Не знаю, куда я… А ты явно выбрал кривую дорожку.

– Кривууую? Может, и кривую, но из желтого кирпича и приведет она меня в Изумрудный город.

– Очки не забудь. Чтобы сказку не просмотреть. Что будешь просить-то у Великого и Ужасного?

– Веры, Жек. Веры просить буду. Артем говорит, что любит, Жек. Смотрит этими своими блядскими очами в душу. Целует вот прямо до сердца доставая, целует. И смотрит… А глаза такие глубокие, правдивые, Жек, глаза… Любовь там без края-без конца, океанами… А я не верю! Боюсь я, Жек, что он так же на своих баб смотрит. Понимаешь? Он же от меня по звонку прям к ней. Разморенный, залюбленный, встряхивает своей гривой и к ней… К своей кредитной карте… А я пью и думаю. Думаю, может и я – кредитная карта? А? Чувствуешь?