Набор преисподней (СИ) - Рицнер Алекс "Ritsner" Страница 49

Стах смотрит на классную непроницаемо.

— Я скажу, что столкнулся с кем-то. И на себя пролил. Не будем маму расстраивать.

— Ты во что-то ввязался, Стах?

Да. Или нет. Или наполовину.

Он говорит, не отделяя одно от другого:

— Поинтересуйтесь, что творится в десятом «Б». Я домой пойду. Переодеться. Это на урок, не больше. Вы мне записку напишите?

VIII

Госпожа Совесть грызет Стаха. «Ну что? — спрашивает она. — Хорошо тебе ночами спится? С осознанием, с чем ты его бросил?» Стах не отвечает. Это провокация. Начнет оправдываться — и сварливая дама на «С» сожрет.

Стах сначала думал вместо столовой свалить в северное крыло. Такой повод шикарный: «Тиша, прикинь». Тим прикинет. А потом ему скажет: «Никогда ко мне не подходи»…

Стах усмехается. Одергивает себя.

Он на следующий же день возвращается в столовую, и оказывается, что не просто так, а под опеку: Сахарова теперь свой класс караулит. Попробуй что-нибудь сделать. Этому ублюдку. С доски почета.

На выходе один знакомец, теперь — Компот, вылавливает Стаха и шипит:

— Только останься без присмотра.

— Долго вымывал пюре из челки? — усмехается.

— Не жить тебе.

— По десять раз только утром слышу. Что-то живу, — вырывается.

— У вас тут что? — Сахарова спешит на помощь: ей потом за каждую царапину на веснушчатом лице придется лично отчитаться.

Стах уставляется в ожидании. Компот сверлит его ненавидящим взглядом, выдавливает:

— Уже ничего.

— На «ничего» суда нет, — веселится Стах. — Счастли́во.

IX

Как-то на перемене Стах получает. Сначала подножку, а потом — по животу и ребрам. Лицо не тронут. Они не попадаются не только потому, что Тим молчит. Компот ему обещает:

— Это война, рыжик. Это теперь личное.

— Быстро ты меня занес в «личное». Может, еще домашний тебе дать? Если нравлюсь.

— Веселишься, сука?

Веселится. По привычке. Выясняет: в гимназии номер один лежачего бьют. В гимназии, где за драки ребят исключают. При условии, что на драке поймали.

X

Под конец недели, когда Серега со Стахом сцепляются в коридоре, последний что-то вздрагивает и шипит. Серега задирает ему футболку и присвистывает: братец младший у него — космос.

— Кто? — и спрашивает так, как будто есть дело.

— Пошел ты, — отбрыкивается.

— Сташка, я матери твоей расскажу.

Стах уставляется в упор. Надолго. Проверяет на вшивость. Взвешивает оба зла. Отвечает:

— Десятый.

— За что?

Стах усмехается.

— Как тут любят говорить?.. За «блядские рыжие корни»?

Серега отчего-то теряется. Стах уходит, успокоенный тем, что он не расскажет. Хоть о чем-то в этой семье не принято болтать. Проблемы мужчины — это проблемы мужчины, а не всеобщее достояние. Даже если он еще не мужчина, а пятнадцатилетний мальчик.

XI

Тим сидит, подперев рукой голову. Не смотрит. Не вникает. Не влюбляется в физику. Колупает тетрадный листок. Стах понимает, что он не слушает, замолкает, закрывает учебник. Отзеркаливает Тима. Спрашивает с деланным равнодушием, кичливо:

— Ты не придешь?

Тим поднимает на него взгляд и снова опускает. Угнетенно молчит. Стах усмехается. Встает с места и начинает собираться. Тим наблюдает за его руками. Выдает тихо и ровно, как будто выдавливает слова:

— Что ты делаешь?

— Ухожу.

— Что ты делаешь? — повторяет Тим снова, и Стах замирает — лишь на секунду.

— Ты глухой?.. — и, хотя понимает вопрос, продолжает играть в эту тупую постановку — конца, который никак не может наступить.

— Что ты делаешь, Арис?..

Стах переносит вес на здоровую ногу, скрещивает на груди руки. Щурится на Тима, предлагает:

— Подумай.

Тим поджимает губы. Комкает лист. Расслабляет пальцы, выпускает. Подрывается, грохоча стулом, забирает рюкзак и выходит.

Стах следит за ним несколько секунд, пока не теряет из вида. Падает на стул и морщится, обхватывая рукой колено. Убеждает себя, что глаза слезятся от физической боли.

XII

Стах идет следом по улице. Тим в десяти метрах. Тим в тысяче километрах. Тим проваливается в бесконечность — так до него далеко.

Нужно два слова. Можно три. Можно четыре — вставить Тимово «кажется». Чтобы признаться. Чтобы Тим больше не гадал, какого черта он делает. Ему нужно еще три слова, чтобы оправдаться бессилием, чтобы защититься бездействием, чтобы донести — что он просто боится.

Все это уместится в короткие две фразы: «Ты мне, кажется, нравишься» и «Я не могу». Но, помимо слов, ему еще нужно наскрести в себе храбрости. Храбрости, чтобы отрезать — как есть, а не замалчивать.

Правда в том, что замалчивать легче.

========== Глава 38. Посещение дурдома ==========

I

«Он не придет», — говорит матери Стах. Сначала молчит на расспросы, потом отвечает: поссорились. Как будто это «поссорились» может хоть что-то вместить. «Он не придет», — говорит себе Стах. И смотрит на часы.

Тим гордый. Тим упрямый. Тим обидчивый. Он не придет.

Стах хотел поставить точку? Поставил. На что он теперь надеется? Пусть возьмет себя в руки.

II

Но в пять часов домофон оживает. Стах подскакивает, как ошпаренный. Несется в коридор и думает: вот будет забавно, если там какой-нибудь шутник, сантехник, почтальон, мало ли кто — вот будет забавно! Стах выдыхает после спринта и хватает трубку:

— Слушаю.

— Арис?..

Все. Это он. Можно даже не продолжать.

— Заходи, Котофей, восьмой этаж, — и тон такой, как будто ничего между ними не случилось, как будто у них все хорошо.

— Вы же поссорились? — спрашивает мать, когда он зажимает кнопку.

Зря Стах ей рассказал. Теперь начнется…

II

И начинается, едва Тим входит. Потому что мать его встречает даже активнее, чем Стах: тот маячит где-то на заднем фоне.

— Тимофей, здравствуйте! — она тянет ему руку еще с порога, еще в дверях, едва он подходит ближе.

Он теряется, что эту руку, женскую, изящную, нужно пожать и берет осторожно, едва сдавливая пальцами, и смотрит во все глаза — на такую же рыжую, как Стах, женщину, с тугой прической, в аляповатой блузке и белых джинсах. У нее открытое светлое лицо, яркие глаза, яркие губы, капризно вздернутый нос. Как будто ей лет двадцать пять.

Тим пялится на нее рассеянно и, наверное, пытается уложить ее, истеричную, в своей голове. Может, потому, что она не похожа на телефонный голос, мучивший его тридцать первого числа.

— Боже мой, Аристаша, посмотри: он же еще совсем мальчик… — она улыбается белыми ровными зубами. — Что ты? такой испуганный?..

— Ничего… вы просто…

— Что?

Она смотрит на него в ожидании, а он не знает, как сказать ей. В итоге выдает первое, что приходит в голову, выдыхает тихо, сникая под ее боевым духом:

— Очень эффектная…

Она смеется. В ней пропадает напряжение, просыпается молодая девчонка. Засиявшая и немного смущенная, она отпускает его и подталкивает внутрь.