Алиса Клевер - Нежные языки пламени. Лотос

Алиса Клевер

Нежные языки пламени. Лотос

Все события, описанные в книге, являются вымышленными.

Любое совпадение персонажей, их имен, биографии с реальными людьми является случайным и ненамеренным.

It’s time to leave this town;

It’s time to steal away;

Let’s go get lost…

Let’s go get lost…[1]

Let me see you stripped…[2]

Постепенно становясь сильнейшим из побуждений, страх ломает нравственный хребет человека и заставляет его глушить в себе все чувства, кроме самосохранения.

Он не поцеловал меня на прощание. Справедливости ради стоит отметить, что он даже не прикоснулся ко мне – в наказание за мою непокорность. Он стоял, недвижимый, как статуя, смотрел на меня, словно все еще надеялся, что я передумаю и останусь, и уже я знала, что мне еще придется ответить за свое поведение. Тариф на свободу воли у Андре Робена высокий, как Останкинская башня, но мне было нужно поехать, и я хотела поехать одна. Это было мое дело, и только мое. Андре не мог сопровождать меня, не должен был даже знать, куда именно я еду, я не хотела ему говорить, но после витиеватых уклончивых «ну, надо и все» и «я тебе потом все объясню» Андре, конечно, взбесился и вытянул из меня все подробности и все мои планы. Он это прекрасно умел – вытягивать из меня все, что ему хотелось. Андре знал все коды доступа, у него в руках были все ключи, и я призналась, в конце концов, что собираюсь на «Профсоюзную», к людям, имеющим все причины, чтобы ненавидеть меня. Я решила навестить родителей моего бывшего парня Сережи, пропавшего без вести, с которым я рассталась, чтобы быть с Андре.

Оказалось, что Андре «против». Не только того, что я собираюсь провести полдня без него, вне его контроля, как кошка, собравшаяся гулять сама по себе. Андре вообще был против самой идеи увидеть родителей Сережи. Он сказал, что считает лучшим для всех, чтобы я осталась дома. Чтобы лежала голой, завернутой в простыню. В крайнем случае, в плед. Я ответила, что поняла его мнение, но все равно поеду. Его голос оставался холодным и спокойным в течение всего нашего разговора. Так я поняла, что он взбешен, что Андре в ярости и мне предстоит за свое своеволие заплатить.

Я стояла, одетая, со стянутыми резинкой волосами, и помешивала сахар в своем любимом стакане с чаем. Андре молчал. Он смотрелся странно и нелепо на моей кухне, как если бы ко мне в гости неожиданно зашел молодой Ален Делон. Случайно проезжал на своем кабриолете мимо Бибирево и решил заглянуть, узнать, чего у меня и как.

Андре поинтересовался, что я скажу родителям Сережи, а я и не знала, что ответить на этот вопрос. Андре подошел к моему кухонному окну и посмотрел наружу. Тяжелое серое небо, одинаковые серые дома – как все это, должно быть, злило и раздражало его. Он был тут только ради меня, а я уезжала к родителям своего бывшего парня и отказывалась брать его с собой.

– Ты только сделаешь им больнее, не считаешь? – произнес он, и я согласилась с ним.

– Сделаю. Но иногда лучше, когда больнее. Хуже, когда пустота и вакуум. Они же все это время – как в безвоздушном пространстве. – Я смотрела не на Андре, а в чашку, словно гадала по плавающим листьям. Я снова забыла, что чай нужно готовить в заварочном чайнике, насыпала его прямо в чашку. Теперь буду жевать листья. Я непригодна ни к чему, неприменима в быту, у меня скверный характер, я не беру Андре с собой к родителям Сережи. Что он во мне нашел? Ради чего этот высокий породистый красавец с высокомерным выражением лица стоит посреди моей кухни?

– У тебя нет никакой новой информации. Ты бесполезна и еще, еще ты – причина случившегося. Если бы не ты, он был бы жив, он был бы с ними. Они будут тебя винить.

– Пускай, зато у них появится кто-то, кого можно во всем винить. От меня не убудет.

– Ты так о них беспокоишься, словно тебя до сих пор с ними что-то связывает, – процедил он. – Я не желаю слушать больше о том, что он пропал. Я не хочу видеть этого взгляда на твоем лице. Этот твой Сережа! Словно ты все еще любишь его!

Последнее Андре выкрикнул, утратив самоконтроль, что случалось с ним крайне редко. Он посмотрел на меня так, словно сейчас ударит, и я ждала этого удара, как покорная собака, но он отвел взгляд, а затем вышел из кухни, со всей силы хлопнув моей хилой дверью. Я не могла поверить своим глазам или, скорее, ушам. Андре кричал на меня! Я не понимала, что такого было в моей поездке, что заставляло его так сильно бушевать. Ревность к призракам?

Я опустила взгляд, мои руки дрожали, я пролила чай на пол. Отставив чашку, я бросилась к раковине, взяла тряпку, вытерла капли с пола, а затем бросила тряпку обратно в раковину и закрыла ладонями лицо.

Зачем я еду, в самом деле?! Зачем я позвонила им и напросилась в гости? Андре был тысячу раз прав, я слишком беспокоюсь об этом. Я не люблю Сережу и никогда не любила по-настоящему, и как бы хотела я просто сделать вид, что в моей жизни никогда не было Сережи Варламова. Так бывает, и мы живем с кем-то, ходим в кино, покупаем вино на вечер, спим друг с другом, строим планы, даже поговариваем об ипотеке, пока вдруг однажды не появляется кто-то стоящий. И разница видна сразу. Разница настолько большая, что становится даже немного стыдно за то, что ты принимала этот компромисс за любовь.

Я хотела бы потерять память, забыть, что я делила с Сережей Варламовым мою старую, продавленную в середине постель, как я готовила ему завтраки на этой самой кухне, как трахалась с ним в маленькой ванной комнате, трахалась, когда мне совсем не хотелось, безо всякого оргазма, а зачастую даже без его имитации. Два года. Стереть и жить дальше. Возможно ли такое? Андре был тем самым, настоящим, и я задыхалась от восторга, даже когда просто вспоминала ночи в его руках. Любовь была острой, как самурайский нож, ею можно было убить, ею можно было сделать харакири. Темные медовые глаза моего Андре обвиняли меня в измене только потому, что я помнила все. Если верить статьям в газетах и фотографиям папарацци, я была русской Золушкой, подцепившей французского принца. У Золушек не должно быть темного прошлого.

Мой принц и сам темнее некуда.

– Девушка, выходите? – спросила меня недовольная старушка, подталкивая меня в спину своей безразмерной сумкой. Я очнулась и огляделась. Я в бесконечной кишке московской подземки пролезаю червяком через тоннели, прокопанные задолго до моего рождения. Надо мной пятьдесят метров земной коры, для могилы обычно достаточно двух, но тут, в метро, никто не думает об этом, все чувствуют себя в безопасности. Станция «Дмитровская». Нет, мне еще рано выходить, мне нужна «Новослободская», пересадка на кольцевую ветку, а потом «Проспект Мира», пересадка на Сережину ветку, до «Профсоюзной». Я вдруг вспомнила, как часто Сережка жаловался, что я живу крайне неудобно для него, что до меня добираться с двумя пересадками, а я в ответ показывала ему язык и говорила, что человек, живущий с родителями, вообще бы лучше молчал. Мы с Сережей были друзьями, как я могла не понимать этого? Хорошими друзьями, которые отчего-то решили еще и раздеться друг перед другом. Не нашли другого повода смотреть вместе фильмы и лопать жареную картошку из сковородки.

Впрочем, Сережа-то меня любил.

– Не выхожу, а вы не пинайтесь, – ответила я старухе, сдвигаясь чуть в сторону, прижимаясь к метрополитеновскому «шесту», цепляясь за него, чтобы не упасть. Бабка протолкалась к двери и чуть не врезалась в нее носом – прямо недовольной «картошкой» в надпись: «Не прислоняться». Поезд тормозил резко и непредсказуемо. Станции теперь объявляли на двух языках, русском и английском, а мой слух резал и тот, и другой. Я уже привыкла слышать на улицах только французский.

– Расклячилась тут. Не выходишь, а чего встала? – возмущалась бабка, одновременно норовя заехать сумкой по моим ногам. Я почувствовала вдруг, как безумно смешно все это – бабка была похожа на тюленя, пробирающегося по лежбищу, и даже голос ее был такой же – тюлений. Я улыбнулась, и бабка еще сильнее повела своим носом «картошкой». Тогда я не удержалась и расхохоталась. Смех напал на меня, его сила росла по экспоненте, и я не могла остановиться. Истеричка. От омерзительной сцены бабку спасли только раскрывшиеся двери вагона, и она побежала вперед, не оглядываясь. Двери закрылись, и я покатила дальше.

Под конец, когда стало ясно, что меня не отговорить от этой «опрометчивой поездки», Андре попытался настоять, чтобы я взяла служебную машину его отца, но я наотрез отказалась. Именно так – наотрез, даже после того, как Андре привел аргументы о безопасности и моих обязательствах перед ним, как его невесты. Особенно после этих аргументов. Я была полна решимости в очередной раз поступить так, как мне заблагорассудится. Я дорожила этим правом быть «отутюженной» в вагоне в час-пик, я не хотела променять его на комфорт служебной машины отца Андре, предпочитая сделать две «неудобные» пересадки. Так я мстила Андре, мстила вперед, про запас, и он это прекрасно понял.