Звева Модиньяни - Ветер прошлого

Ева Модиньяни

Ветер прошлого

Пролог

— Рано или поздно меня убьют, — сказал я патриарху снов.

— Конечно, тебя убьют, — согласился он, и я сразу проснулся.

Реальность была ничуть не лучше сна. Ведь все это правда: если я не приму их условий, рано или поздно мое тело найдут в темном переулке, в сточной канаве или в любом другом месте, где принято оставлять трупы в этом огромном и грязном мире. Возможно, мой убийца уже изучает самый простой и экономичный способ отработать свой гонорар.

Немного успокаивало только присутствие Стеллы Дианы. Ей было чуть больше двадцати лет. Белокурые волосы, золотисто-карие глаза, голос, напоминающий журчание ручейка, — и я любил ее. Неподвижная, умиротворенная, она пребывала сейчас где-то далеко, на неведомом острове в океане глубокого сна, а я смотрел, как она спит, и пытался разгадать тайну ее мимолетной, то появляющейся, то исчезающей улыбки.

Я любил это забавное имя, напоминавшее о комиксах 30-х годов, этот тонкий запах старинной пудры, такой необычный в безликом гостиничном номере, любил ее гибкое тело, льнущее ко мне и всегда полное желания, ее молчаливую сдержанность и смелость, слегка отдающую безумием!

Увы, вот уже несколько недель я медленно погружался в пучину отчаянья и не мог ничего никому рассказать — даже этой женщине, едва знакомой, но уже близкой, драгоценной, единственной.

В гостиной задребезжал приглушенный телефонный звонок, назойливый, как скрип цикады. Я вышел из спальни во вторую комнату. Слабый луч света пробивался сквозь ставни балконной двери.

Что ж, послушаем, чем порадует нас это утро. Я взял трубку.

— Вас спрашивает синьор Марко Каттанео. — Веселый голосок девушки-оператора был и вправду очень милым.

— Соедините его со мной, — я говорил вполголоса, чтобы не разбудить Диану.

Марко Каттанео был антикваром с улицы Сант-Андреа и считался в Милане кем-то вроде верховного жреца в своем деле.

— Доктор Алессандро Валери? — неуверенно спросил он.

— У телефона, — подтвердил я.

— Наконец-то я раздобыл интересующие вас сведения! Это полотно…

— То, что я приобрел у вас? — уточнил я.

— Да, да, то самое. Так вот, это полотно не принадлежит кисти Лондонио[1], как я и говорил вам ранее. — Голос старика дрожал от гордости и волнения.

— И чья же это работа? — спросил я, притворяясь равнодушным.

— Одного из учеников его миланской школы, — ответил старик.

— Значит, написана после смерти мастера.

— Эксперт из Пинакотеки Брера[2] датировал полотно 1807 годом.

— Любопытная головоломка.

Эта новость опрокидывала все мои предыдущие построения, но предлагала совсем новое прочтение истории моей жизни.

— Это еще не все, — продолжал антиквар, явно собираясь выложить козырную карту.

— Ну… не томите…

— Я знаю точное место происхождения картины.

— И откуда же она взялась? — спросил я, затаив дыхание. Сердце колотилось как сумасшедшее.

— С виллы Альбериги.

— Это в Милане?

— Нет, в Кассано д'Адда.

— Точно?

На лбу у меня выступил пот, я умирал от желания закурить, но сигарет под рукой не было.

— Абсолютно, — заверил меня старик.

Через открытую дверь я видел спящую Стеллу Диану. Отсюда она вдруг показалась страшно далекой. Я чувствовал, как в душе возрождаются старые надежды. У меня не было причин сомневаться в точности сведений старого антиквара. Я только спросил, не знает ли он, как проехать в Кассано. Мне уже приходилось слышать название этого местечка, но я там никогда не бывал, не представлял, далеко ли это от Милана.

— Но ведь сегодня воскресенье! — напомнил старый антиквар.

— Ничего страшного, — сказал я.

— Если хотите, я мог бы вас сопровождать, — предложил он.

— Спасибо, не нужно.

Это была слишком важная встреча, возможно, единственная в своем роде, и компания мне была ни к чему.

— В любом случае я вам очень благодарен, — сказал я ему на прощание.

Положив трубку, я взглянул на часы — было уже около полудня, я встал, вернулся в спальню и начал молча одеваться.

— Почему ты одеваешься? — спросила Стелла Диана.

Она уже вполне проснулась и теперь кокетливо смотрела на меня снизу вверх, опираясь на локоть.

— Потому что уже поздно.

— Разве ты не собираешься в Кассано? — спросила она ласково.

— Собираюсь, — признался я. — Ты все слышала?

— До последнего слова, — ответила она.

— Хочешь узнать, в чем дело?

Она пожала плечами.

— Когда-нибудь ты расскажешь мне эту историю.

Я благодарно улыбнулся ей, наклонился и поцеловал.

— Я люблю тебя, — шепнул я ей на ухо.

— Не торопись. Мы встретились совсем недавно. За такое короткое время люди успевают узнать друг о друге только самое лучшее.

— Возможно, — согласился я. Долгий разговор был мне совсем ни к чему.

— По-моему, ты сам не веришь в то, что говоришь.

— С некоторых пор я вообще ни во что не верю, — помрачнел я. — Если не считать нас с тобой. Ты и я. Здесь и сейчас. В этот миг.

— Ну, этот миг уже миновал, — возразила она просто из духа противоречия. — Значит, в него ты тоже больше не веришь.

Золотые искорки сверкали в ее огромных, миндалевидного разреза глазах, освещая все лицо. Прекрасный рот, безупречно прямой греческий нос… Ни один пластический хирург не смог бы воссоздать такое совершенство. Даже такой, как я, хотя я считался номером первым в мире.

— Слишком сложный разговор перед дорогой, — отшутился я.

Стелла Диана поняла и переменила тему.

— Ты поздно вернешься? — спросила она как ни в чем не бывало.

— Постараюсь как можно скорее.

— Ну тогда, может быть, я тебя подожду.

Мы снова поцеловались. Когда я выдвинул ящик комода, чтобы вынуть табакерку и спрятать ее в карман пиджака, Диана тактично отвернулась, сделав вид, будто ищет что-то на ночном столике. На самом деле искать ей было нечего, просто она давала мне возможность свободно совершить ежедневный ритуал.

— Увидимся позже, — сказал я и направился к дверям.

Она остановила меня и вдруг заговорила, подражая телеведущему, комментирующему показ высокой моды:

— А знаешь, ты мужчина как раз в моем вкусе. Великолепная модель: элегантная фигура, черные волосы с серебряной искрой, глаза серые, взгляд волевой, орлиный нос, решительный подбородок.

— Ну хватит, мне надо идти.

— Одет в изысканный кремовый пиджак, — не унималась она, — синие полотняные брюки и голубую рубашку. Лицо бледное, сохраняющее выражение романтического страдания.