Сто тысяч миль (СИ) - Sabrielle

========== Глава 1. Кларк ==========

Удар сердца — и стыковочный шлюз разошёлся в стороны, выпуская из механических щупалец корабль. Мои внутренности скрутило так сильно, что хотелось сжаться в комочек и вырваться из плена ремней безопасности. Вдохнуть. Но я сидела смирно. В глазах напарников видела неуверенность. Предвкушение. Лёгкий страх.

— Текущая скорость — триста миль в час, сто двадцать миль до поверхности, — вклинился в тишину механический голос системы оповещения. — Включены боковые стабилизаторы и первичная система торможения, инерционные компенсаторы будут запущены при достижении семидесяти миль до поверхности.

— Приятного полёта, — пошутил кто-то из ряда справа. — Прибываем в пункт назначения «Ад» через двадцать минут тридцать секунд.

Волна нервного смеха пробежала по рядам. Корабль вдруг резко тряхнуло, он отклонился от курса, взяв левее, ремни натянулись, выбивая воздух из лёгких. Уэллс сжал мою руку, обмякшую на подлокотнике. Хорошо. Всё будет хорошо.

— Ты знаешь, что с земли даже соскребать будет нечего, если мы рухнем на такой скорости? Ты ничего не почувствуешь, расслабься.

— Никто не испытывал эту штуку в действии уже триста лет, понимаешь? А я почему-то в неё села.

Уэллс хмыкнул, давая понять: его не обмануть.

— Ты больше боишься Земли, чем смерти.

— По-моему, это одно и то же.

— Разве?

Нет, но мне было действительно страшно.

Я никогда не знала другого мира. Рассказы о нём напоминали старые легенды или пустые фантазии, а видео и фотографии в учебниках смахивали на плод компьютерной графики. Не было другого мира, других истин и других правил — для меня и для других одиннадцати тысяч человек на борту орбитальной станции «Ковчег».

Да, нас осталось всего одиннадцать тысяч. Возможно, мы были последними представителями своего вида, которые трусливо отсиживались в консервной банке на геостационарной орбите. Давно, очень давно человечество уничтожило мощнейшей световой волной термоядерных реакций Третьей Мировой, а редких везунчиков добило остаточное излучение. В той войне все средства были хороши: не обошлось и без «грязных» бомб, которые закончили начатое мегатонными водородными. Они не сносили города, не сжигали людей в щелчок пальцев — просто убивали радиацией, медленно и незаметно. С тех пор Земля молчала уже триста десять лет. Возможно, потому что говорить было некому — или никто даже не догадывается, что мы всё ещё здесь.

Но мы были здесь. И сначала нас было больше, пока неудачные попытки переворотов, острая нехватка ресурсов и особая демографическая политика не уменьшили население вдвое. Особенно жестокой была Первая Революция, когда двести восемьдесят лет назад канцлер покусился на одну из фундаментальных норм общества — принцип справедливости наказания — и даже за самую глупую провинность можно было отправиться исследовать космос без скафандра. «Ковчег» погрузился в анархию. Ведь какая разница, сколько ещё преступлений ты совершишь и каких именно, если угрозы хуже смерти уже не придумать? И это было страшно. В конце концов, законы пересмотрели, оставив высшую меру наказания только за две самые худшие провинности: государственную измену и изнасилование. С убийцами обращались иначе, превращая их в живых доноров крови и органов: чтобы негодяи продлили кому-то жизнь за счёт своей собственной, компенсируя нанесённый ущерб. Порядок восстановился сам собой. Слишком замкнутым было пространство, слишком много камер, систем мониторинга и свидетелей оказывалось вокруг. Кара была неизбежна.

Я всегда получала безоговорочное «отлично» от учителей, была одной из лучших в своём классе и, будь я кем-то другим, могла бы даже претендовать на место в инженерном или медицинском отсеке. Туда брали только лучших из лучших. Строгий проходной балл, до скрипа пустая история нарушений, никаких поблажек и, само собой, никаких «ну, посмотрим, может, что-то из тебя и получится». Следующей ступенью по порядку, но не по важности были профессии социальные: учитель — знаток людских душ, превращающий отдельную личность в полезную часть общества, и управленец — человек, который знает, куда идти и как именно туда добраться. Все мои сверстники страстно хотели пополнить ряды этих четырёх профессий, да и я тоже. Подсознательно, подчиняясь воле коллективного разума. Но я не могла. Как и ещё сотня таких, как я.

Нас готовили к другому. Нас учили усерднее и создавали более совершенными. Мои родители никогда не скрывали факта, что меня вырастили в инкубаторе, предварительно удалив из ДНК все «порченые» гены и участки, отвечающие за болезни и другие изъяны. Генные инженеры создали новое поколение «Ковчега», адаптированное под любую подлость: радиацию, физические нагрузки, травмы, гигантские объёмы информации для запоминания и анализа. Всего в эксперименте «Новое поколение» участвовало сто сорок пять эмбрионов. До восемнадцати дожило всего сто. Для нас определили совершенно особую миссию ещё в тот момент, когда каждый из нас плавал в пробирке в форме делящегося скопления клеток.

Мы должны были вернуть наш народ на Землю.

«Ковчегу» перевалило за триста лет, и мы держались только благодаря продуманной конструкции станции. Материалы корпуса с помощью особой химической реакции перерабатывались в сырьё, из которого в 3D-принтерах снова воссоздавались нужные детали. Однако этот процесс не происходил без потерь, и часть бесценного материала терялась в процессе переработки. Советники поняли: ситуация ещё не катастрофическая, но уже близка к ней. Ковчеговские сканеры годились мне в пра-пра-прабабушки, но справились с простым спектральным анализом атмосферы и поверхности планеты. Результаты были не идеальными, хорошими как максимум, но наши крепкие тела должны были выдержать всё. По крайней мере так казалось врачам в медотсеке, и лучше было не сомневаться в их выводах. Мы надеялись и на спутники, способные снимать поверхность, чтобы знать, что ждёт внизу: леса, джунгли или выжженная пустыня. Но связь с ними оборвалась задолго до моего рождения и так и не восстановилась.

Мы были почти как все, только учились драться по четыре часа трижды в неделю, смотрели тысячи часов фильмов о выживании и мире на земле, настоящей, твёрдой, проводили сотни минут в симуляторах каждую неделю. Мы просыпались каждое утро, зная, что может прийти день, когда мы покинем иллюзорно безопасный «Ковчег». Ведь когда он похоронит нас в космосе, отказавшись вырабатывать кислород — это лишь вопрос времени. Энергией станцию обеспечивали ядерные реакции, те же самые процессы, что когда-то убили миллиарды, до сих пор помогали выживать нам. Топлива для маленьких реакторов хватило бы на ещё втрое больший срок, но проблема была в ином. Замкнутый цикл реакций переработки углекислого газа в кислород, как и любой физический процесс, не проходил без потерь, и уже сейчас генераторы не потянули бы двадцать тысяч человек прежней численности «Ковчега». Даже сейчас многие приходили в медотсек со слабостью, головокружением, отсутствием аппетита. Моя мама, Советница Канцлера по вопросам медицины, иногда рассказывала мне о текущей ситуации. Сопоставить факты было несложно.

Мои отец и мама никогда не были семьёй, и я даже не ждала от них подобного. У нас на «Ковчеге» охотнее воспринимались сожительства с представителями своего пола. И в условиях с ограниченными ресурсами это казалось наилучшим решением. Никто, конечно, не запрещал общаться с противоположным полом и не принуждал ни к каким отношениям. Все сожительства обычно строились на дружбе, уважении и взаимной поддержке, а не на каких-то чувствах и страстях. На уроках этического воспитания последнее называли «бунтом гормонов» и призывали не поддаваться. Некоторые не справлялись, шли против общепринятых правил, жили нетрадиционной семьёй и потом даже рожали детей. Закономерный итог, но у меня вызывала неподдельный ужас мысль, что кто-то поселяется внутри живота, растёт там, питается ресурсами организма матери, а затем появляется на свет с невообразимыми для неё муками. И кто-то на это соглашался добровольно. Немыслимо. Я была почти готова и вовсе никогда не прикасаться к мальчикам, даже за руку не здороваться, чтобы не подхватить себе этого ужасного паразита. А «этим», тем самым, к чему так тянут гормоны, при желании можно было заняться с подругой без каких-то нежелательных последствий, если очень хотелось. Но мне, кажется, не хотелось. Пока. Или совсем. Строить свою жизнь на основе какой-то дурацкой страсти — это ли не кредо дикаря? Спокойствие и уверенность — вот что было действительно важно в будущем партнёре, а не сиюминутное желание, продиктованное давно побеждённой физиологией.