Ширли Конран - Кружево. Дорога к дому Страница 10

– А с ореховыми?

– Ну, разумеется, могут быть разные оттенки. Глаза могут быть зеленовато-голубые или светло-карие. Есть небольшая вероятность того, что прорвутся вдруг гены кого-нибудь из дальних предков, хотя это очень маловероятно. Но этого никогда не бывает, если оба родителя имеют одинаковый и чистый цвет глаз. – Он слегка потянулся и поцеловал Пэйган в бровь. – Генетически невозможно, чтобы у двух чисто голубоглазых людей родился бы ребенок с чисто карими глазами. – Пэйган закрыла глаза и прижалась к его груди. – Так что, раз у нас с тобой голубые глаза, мы своему ребенку передадим только голубые гены. И твоя малышка, дорогая, будет голубоглазой. Надеюсь, она будет во всем похожа на тебя.

Девочка, которую назвали Софией, родилась летом 1966 года. Пэйган оказалась на удивление отличной матерью. Вся ее неаккуратность и разбросанность исчезли мгновенно. Это страшно удивляло Кейт до тех пор, пока она как-то не увидела Пэйган, игравшую на ковре с Софией. Понаблюдав немного за подругой, Кейт поняла, что Пэйган относится к своей дочери точно так же, как она относилась к животным: с гораздо большими вниманием и любовью, чем к людям, особенно взрослым.

Кейт, естественно, попросили быть крестной матерью.

– Послушай, дорогая, – говорила ей Пэйган, – для меня все это очень серьезно. Надеюсь, в моей жизни больше не будет никаких катастроф. Но я хочу, чтобы ты была такой крестной, к которой София могла бы всегда прийти за помощью и поддержкой. Я хочу, чтобы ты всегда и во всем была ее союзницей, была бы на ее стороне, будет она того заслуживать или нет. Откровенно говоря, дорогая, я хочу, чтобы у нее было то, чего не было у меня самой, когда мне это было так необходимо.

Кейт согласно кивнула, на лице у нее было написано серьезное и торжественное выражение.

Она подарила Софии нитку переливающегося изящного жемчуга. Пэйган, как и следовало ожидать, заявила:

– Пожалуй, я ее пока поношу. Жемчуг теряет блеск, если его не носят и он не соприкасается с теплой кожей. Какой смысл, если нитка будет лежать в банке.

Сейчас казалось уже совершенно невероятным, чтобы Пэйган когда-нибудь снова начала пить. Тем не менее она продолжала каждую неделю посещать собрания в обществе «Анонимные алкоголики». Теперь она уже понимала, что, если она хочет избежать новой фатальной ошибки, эти встречи должны стать неотъемлемой частью ее жизни, и теперь уже навсегда.

Часть седьмая

34

Весной 1956 года исполнилось четыре года с тех пор, как Кейт сбежала из Каира. Вернувшись домой, первую неделю она прорыдала, постоянно чувствуя у себя за спиной вспыльчивость, гнев и разочарование отца, ходившего по дому с плотно поджатыми губами. Кейт понимала, что ей надо уехать из дома, уехать куда-нибудь подальше от отца. Нужно было придумать какой-то предлог, чтобы переехать жить на Уолтон-стрит. Она не хотела оказаться связанной постоянной работой и потому решила стать свободной переводчицей. Французский язык у Кейт был не в очень хорошем состоянии – и она, и Пэйган, и другие ученицы мало чему научились в «Иронделли», – и потому Кейт записалась на курсы интенсивного изучения языка при Берлитцевской школе, что на Оксфорд-стрит. Это позволило ей сбежать из псевдогригорианского Гринвэйса в свою квартирку, что располагалась в старом небольшом доме, выстроенном в настоящем григорианском стиле, на Уолтон-стрит.

Работу себе она находила легко. Работала она быстро и аккуратно, переводила точно, и потому литературный агент на Моткомб-стрит охотно давал ей столько переводов, сколько она брала сама. Она же старалась не перегружаться, чтобы работа не мешала личной жизни. Хотя отец выдавал ей ежемесячно некоторую сумму на расходы, через полгода после того, как она начала работать, Кейт уже вполне могла бы обходиться и без этой суммы.

Она пыталась начисто выбросить Роберта из памяти. Она снова начала встречаться со старыми друзьями и быстро поняла, что если у тебя плохое настроение, то ни в коем случае нельзя ни сидеть дома, ни оставаться в одиночестве. Поэтому в таких случаях она обычно отправлялась гулять и бродила по всему Лондону, совершенно одна – чего ей никогда не разрешалось делать в детские и подростковые годы. Она смешивалась с толпой молодых и грязных иностранцев, что обосновались вокруг обелиска на Пикадилли. Она любила посидеть среди каменных львов и фонтанов на Трафальгарской площади, сходить в Национальную галерею, где она могла часами сидеть в тихом и спокойном зале у полотен Моне.

С тех пор как Кейт уехала из Каира, у нее появилось такое чувство, будто какая-то часть ее внутреннего «я» то ли омертвела, то ли оказалась отсеченной. Потому, что она была единственным ребенком в семье, а еще и потому, что отец постоянно грубил ей и оскорблял ее, она всегда была застенчивой, неуверенной в себе и чувствовала себя одинокой. Но теперь в дополнение ко всему этому у нее появилось еще и ощущение какой-то потери. Понять этого она не могла.

Что, собственно, она потеряла? Во всяком случае, не девственность: с ней Кейт рассталась задолго до того, как познакомилась с Робертом, и к тому же это оказалось совсем не таким мелодраматическим событием, каким его обычно изображают. Она уже и не плакала больше по Роберту, хотя ей было больно узнать, что тот женился на Пэйган.

Но это все осталось в прошлом, в далеком прошлом. К тому же нельзя сказать, чтобы вокруг нее не было мужчин, способных отвлечь ее от этих переживаний. Кейт была знакома с массой симпатичных парней, и у нее фактически не было таких периодов в жизни, когда она бы не имела какого-то романа, то более, то менее продолжительного, или просто не испытывала бы внезапный прилив чувств к совершенно незнакомому человеку, которого она случайно увидела в автобусе. Она знала, что по природе она натура чувственная; знала, что ей нравится прикасаться к мужскому телу и нравится, когда мужчина прикасается к ней. Почти в каждом встречавшемся ей мужчине она находила нечто привлекательное, нечто заслуживающее интереса и страсти. Она не понимала, однако, но страстно желала понять, почему те двое, всего лишь двое мужчин, к которым она сама была неравнодушна за всю свою жизнь, отвернулись от нее.

Почему?

Кейт говорила себе, что она человек послушный, верный, преданный, доверяющий и сам заслуживающий доверия, правдивый. Ну, почти всегда. Так в чем же дело? Что в ней не так? Почему она все время получает по зубам?

– Почему? – спросила она однажды у Максины, приехавшей в Лондон за покупками. Они сидели на полу, на плетеном пурпурном коврике, глядя на бледно-голубое пламя газовой горелки, и попивали какао.

– Может быть, ты слишком быстро уступаешь? – предположила Максина. – Да нет, глупышка, конечно, я говорю не о постели. Но может быть, ты слишком сильно хочешь любви, хочешь быть любимой, слишком привязываешься, слишком боишься оставаться одна. – Она подула на чашку, чтобы остудить ее. – Из всех, кого я знаю, Кейт, ты больше всех нуждаешься в любви. Это видно. И поэтому, если тебе покажется, будто ты ее встретила, ты вся кидаешься на мужчину, словно щенок. – Она коснулась содержимого чашки кончиком языка и быстро отдернула его. – Может быть, тебе стоит быть более сдержанной, не раскрывать сразу своих чувств. Мужчины больше ценят то, что трудно достается. А с Франсуа, насколько я помню… ты же просто бросилась на него. Расстелилась перед ним на виду у всех, и на тебе просто было написано: «Добро пожаловать!» Вот, как мы говорим во Франции, он и вытер об тебя ноги.

– Ну, эмоционально я была честной, – сказала Кейт.

– И дорого заплатила за этот приятный самообман и отсутствие самоконтроля, – с типично галльским цинизмом ответила Максина. – Если тебя трудно добиться, если для того, чтобы заполучить тебя, мужчине приходится и поразмышлять, и поволноваться, и затратить время и усилия, тогда он, безусловно, убедит себя в том, что ты – нечто особенное и желанное.

– Намеренно притворяться, что тебя трудно добиться, – это скверная игра, – возразила Кейт. – И к тому же психологически это что-то искусственное, ложное.

Максина пожала плечами.

– Ну так придумай какое-нибудь другое название. – Она снова подула на горячее какао. – Мне кажется, тебе не хватает умения отказывать. Я вполне могу представить тебя жертвой каких-нибудь настоящих подонков, если ты не изменишься.

– Но все это не объясняет, откуда взялось у меня ощущение потери. Я ведь даже почти совсем не думаю об этих двух негодяях, которые меня бросили. Ни один из них, слава богу, мне не нужен. Но я хочу понять, откуда идет это чувство потери. Если не от них, то откуда?

Максина осторожно отпила из чашки.

– Кейт, ты будешь смеяться, но мне кажется, что ты потеряла способность доверять. Ты больше уже не веришь людям. Нет, мне ты веришь; может быть, ты больше не веришь только мужчинам?