Инга Максимовская - Neлюбoff Страница 10

– Идем, Идем – торопит ее мужик, чувствуя себя неудобно, под ледяным взглядом моего мужчины, которому проигрывает по всем параметрам. И я, вдруг вижу Анатолия. Гляжу на него совсем другим взглядом: гордо вздернутый подбородок, широко раздувающиеся ноздри, идеально ровного, аристократического носа, красивые, мечущие молнии, аметистовые глаза. Красивый и мужественный, он похож на хищника, готовящегося защищать свою самку, даже ценой собственной жизни.

– Анатолий, не обращай внимания. Мы опоздаем – тяну я его за руку, в стремлении увести, оградить от разрушительного воздействия моей матери.

– Хоть бы спросила, как я живу – несется нам в спину, ее визгливый голос. – Тварь неблагодарная. Всю жизнь мне изломала, а теперь, гляди, нос воротит. Гадина. Дура я, мать свою послушала. Нужно было аборт делать. Вытравить в зародыше. – Ее слова хлещут меня в спину, словно терновые розги, оставляя глубокие, незаживающие раны. Анатолий идет, стиснув зубы, большими шагами. Я, едва, поспеваю за ним.

– Прости меня – прошу я. Мне стыдно за концерт, устроенный матерью. За то, что человек, с такой чистой душой, как у него, пусть на мгновение, окунулся в мир моего детства. Мой мир.

– Это ты прости меня Софи, за то, что не нашел тебя раньше.

[Он]

– Красиво как – говорит Софья, оглядываясь по сторонам. Ресторан и вправду поражает своим интерьером.

– Этот стиль называется Барокко – говорю я, разглядывая золоченые стены, и люстры имитирующие канделябры. Я не был в этом ресторане, но Пашке понравилось. Очень рекомендовал. Они с Леночкой отмечали здесь годовщину и остались довольны. Софья разглядывает белые, с золотом, стены, расписанные причудливыми фресками. На мой взгляд, очень вычурно, но видя ее восторженные глаза, я готов простить эту «жемчужину с пороком», за кричащую вычурность.

– Я знаю. Бабушка рассказывала мне о нем. Оказывается, я и родилась то, благодаря бабуле.

– Не думай о ее словах, Софья. Твоя мать, просто не осознает, чего лишилась. Предлагаю, выкинуть из головы эту маленькую неприятность, и напиться, до поросячьего визга. В конце – концов, как я понимаю, нового ты ничего не услышала. Ты – штучный товар, единственная в своем роде – нарочито бодро говорю я, стараясь увести мою Софи от разговора о женщине, воспитавшей ее.

– Странно, моя мать мне всегда казалась небожительницей – жесткой, умной и прекрасной – Софья задумчиво вертит в руках золоченую ложку, украшенную расписной эмалью. В ее тонких пальцах, ложка выглядит кустарной поделкой, созданной на коленке, неумехой ложечником. – Она и была такой – сильной и несгибаемой. Сегодня, увидев ее пожухлую, обесцветившуюся красоту, опущенные плечи и злобный взгляд, ненавидящего всех и вся, человека, я перестала восторгаться ею. Словно, пелена спала с глаз. Слушай, я ужасно проголодалась, зверски просто – вдруг, перескакивает она на другую тему – давай уже сделаем заказ и забудем о моей родительнице, а то у меня портится аппетит, от одной мысли о ней.

– Нет уж, аппетит дело святое – говорю я и кивком головы подзываю к себе, стоящего на низком старте, фальшиво скучающего, шустрого официанта, Он появляется пред нашим столиком мгновенно, и меня посещает мысль о фантастическом телепорте, построенном гениальным ученым прямо в этом, блестящем золотом и белизной, ресторане.

– Что пожелаете – спрашивает он, подобострастно, уставившись на Софью цепкими глазками – маслинами? – Все равно – дергает она плечом, – и шампанского. Ты же хотел напиться? Спрашивает она меня, мгновенно теряя интерес к чистому, словно, только что умытому официанту.

Пока мы ждем заказ, она молчит, мерно раскачиваясь на своем стуле, словно маятник Фуко, доказывающий вращение земли. Оживляется, только когда перед ней появляется тарелка, истекающей томатным соусом, лазаньи.

– С лазаньей нужно пить красное вино – говорю я, глядя, как Софья подцепляет вилкой, прозрачно тягучий пармезан.

– Угу – мычит она, щурясь, словно кошка от солнца – Давай и вино, все хочу. Я такая голодная, словно год не ела. И вообще, я словно проснулась, сбросила с себя многолетний гнет маминого присутствия. Спасибо тебе. Наконец – то я свободна.

– Не думаю, что я приложил к этому руку. Да, кстати, я же не просто так оставил тебя возле магазина – говорю я, протягивая ей бархатную коробочку.

– Мне страшно. Это же не кольцо? – испуганно говорит Софья

– Нет не кольцо, открой – говорю я. В коробке лежит кулон в форме крыльев, на тонкой цепочке, необыкновенной вязи. Едва увидев воздушно – ажурные золотые крылья в витрине, я сразу понял, кому должно принадлежать это великолепие.

– Они прекрасны – восторженно говорит Софья, тут же надев на себя обновку. – Никогда их не сниму. Ты удивительный, Анатоль. Странный, но понятный.

– Как ты меня назвала? – смеюсь я.

– Ну, раз я Софи, то ты Анатоль. По – моему, справедливо – отвечает она. – Ты обиделся?

– Нет, разве можно на тебя обижаться? Просто, единственный мой друг, Пашка, только так меня и зовет. Я познакомлю вас. Он тебе понравится. Пашка еще более странный, чем я.

– Да уж, везет мне на чудиков.

ГЛАВА 10

[Она]

– Пойдем домой – говорю я, расправившись с лазаньей. В голове шумит от выпитого вина, а может, от пьянящей свободы, легкости крыльев, подаренных мне Анатолием.

– А десерт – спрашивает он?

– Обойдусь. Идем, я устала, как бурлак.

– Ну, идем, бурлак мой – со смехом говорит он. Судя по тому, как кланяется официант, чаевые Анатолий оставил катастрофически щедрые.

В такси я сразу проваливаюсь в сон, так и не дослушав, с кем же изменила жена брата таксиста, и чем кончился сей адюльтер, для нее и ее любовника. Бедный Анатолий, ему пришлось выслушать полную версию этой захватывающей дух истории от, не в меру, говорливого водителя. – Спи – говорит Анатоль, когда такси останавливается, и легко подхватив меня на руки, несет домой, баюкая словно младенца. Он напевает, какую – то смешную, песенку и тихо дует мне в ухо. Приятно и тепло. Так делала моя бабушка, в те счастливые дни, когда я ночевала в ее маленькой, уютной квартирке, наполненной запахами выпечки и духов «Красная Москва», ее любимых. С того времени, я не помню такого спокойствия и защищенности, какие ощущаю сейчас, лежа в его теплых, мужских руках.

– Не уходи, – прошу я, когда он, стянув с меня платье и, заботливо, подоткнув одеяло, направляется к двери – не уходи, полежи со мной.

– Отдохни Софи, тебе это нужно. А у меня полно неоконченных дел. Я немного поработаю и приду, обещаю – увещевает он меня словно маленькую девочку, боящуюся чудовищ живущих в темноте. Я лежу в темной пустоте комнаты, оставшись совершенно одна, и прислушиваюсь к звукам, доносящимся из – за закрытой двери: глухому голосу Анатолия, обсуждающего сроки сдачи проекта, звуку льющейся в туалете воды, и шорохам, которые живут в каждом доме. Они хранят воспоминания о каждом, кто хоть как – то соприкасался с жилищем. О строителях, заложивших первый кирпич в его фундамент, о каждом, жившем в его стенах, человеке. И конечно о чудовищах, которые живут не в темноте. Нет. Они живут в душах каждого из нас, будя воспоминания и разрушая изнутри. Мифические монстры, ничто, по сравнению с болью потери, расставанием и пережитым насилием. Они не сделают больно, не унизят, не оставят умирать на улице. Главное не бояться, и они исчезнут, унесенные легкой дымкой детских воспоминаний. У Анатолия тоже есть персональные чудовища, о которых он не рассказывает, но это не означает, что их нет. Они живут в фотографиях, на которых его обнимает белозубая красавица, в кухне, явно обустроенной ее холеной рукой. В его сломанной, все той же рукой, душе, которая жаждет пробуждения. И он ждет помощи, выбрав для этой цели самого бесполезного человека – меня. Меня, у которой целая армия своих демонов, дерущихся за право обладания моей никчемной жизнью. Сон совсем не идет, больно, с мясом, выдергивая из памяти воспоминания бродяжничества, постоянно меняющихся мужчин, ставших моим источником пропитания. Нельзя сказать, что ко мне плохо относились. Не плохо – равнодушно, как к автоматической игрушке, раздвигающей ноги за тарелку плова в забегаловке при авто – салоне, и бутылку кислого вина. Особенно запомнился один старый еврей, в силу возраста, не имеющий возможности полноценно заняться сексом. Он тыкался в мою шею слюнявыми губами, и терся об меня, словно дворовый кобель в период гона, вызывая у меня горькое отвращение к себе и жалость к его неполноценности, смешанную с состраданием. Потом, он плакал на моей оголенной груди, слизывая с сосков свои благодарные слезы, а я смотрела, как поднимается кудрявый сигаретный дым к желтому, потрескавшемуся потолку его квартиры. Мне повезло, я не нарвалась на извращенца, которых пруд – пруди, не была найдена растерзанной, где – ни будь в лесопосадке, и не подцепила гнусной болезни, которая медленно убивает физическое тело. И не знаешь, что страшнее, мгновенная смерть от рук подонка, или медленная, от съедающей изнутри, срамной болячки. Вместо этого я лежу сейчас в теплой постели, сытая и чистая, заранее зная, что разрушу жизнь моего благодетеля, поселив в его душу, еще одно мерзкое чудовище.