Вера Копейко - Окольцованная птица Страница 10

«Уазик», за рулем которого сидела Ульяна Кузьмина, тоже был зеленого цвета, он свежий, из последних, больше похожий на джип и довольно дорогой. Краски на него заводчане не пожалели, выкрасили «металликом», и кузов машины отливал блеском. Конечно, за рулем настоящего джипа сидеть куда приятнее. Ульяна водила и джипы, но только «уазик» способен проехать до самого поля, на котором завтра встанут охотники с ружьями. Интересно, кто приедет сегодня? Судя по тому, что они на поезде, а не на своих машинах, наверняка пенсионеры. Что ж, даже неплохо, с ними меньше хлопот. Они не привыкли к разным услугам за свою жизнь, и им нужно только три «р». Фу, эта Зинаида Сергеевна заразила ее своей считалкой. А что поделаешь, если правда? Ружье, речка, рюмка. Все это они получат. Вот когда приезжают «новые», то им подавай, как они выражаются, всю инфраструктуру. Это тоже есть, но, как она им объясняет с дежурной сладкой улыбочкой, в которую ее губы сами собой складываются из-за слишком частых ответов, «в пределах разумной достаточности». Надо сказать, редко кто рисковал докопаться до пределов этой разумной достаточности, поскольку ее улыбка сменялась таким неприступным выражением лица., что задавать лишние вопросы равноценно желанию кинуться под поезд, который вылетает из-за поворота к их станции.

Ульяна придавила носком сапога педаль газа, машина взрыкнула и понеслась, подпрыгивая на стыках плит. Подвеска жесткая, как и у старой модели «уазика», отметила она, в очередной раз подпрыгнув и ощутив это на собственном теле. «Ничего, не пешком идешь», — говорил ей отец, когда усаживал ее в детстве на заднее сиденье мотоцикла с коляской. Как давно это было! Так давно как будто и не с ней.

Они жили в селе, мимо которого она только что проехала. Именно мимо, потому что бетонка не заходила в само село. Село это называлось Ужма, оно-то и поделилось своим именем с заказником, и даже с ее собственным предприятием. Смешно, но на самом деле у нее свое предприятие. Кто бы мог подумать об этом, когда она ходила в школу, дралась с мальчишками, когда на нее жаловались соседи… Она была ужасной девчонкой, конечно, но что поделаешь?

Отец, ругая ее в очередной раз для порядка, потому что просила об этом мать, заканчивал:

— Ну вот, проработка закончена. — Он разглаживал лоб, разводил по местам свои густые светлые брови и говорил ей тихо: — Не бери в голову. Из хороших девочек получаются только… — Он прикладывал палец к губам и уже совсем тихо, чтобы мать точно не услышала, добавлял: — О.с.т. — А потом, натешившись ее мучительными усилиями догадаться, что это такое за шифр, он объяснял: — Очень скучные тетки.

Ульяна понимающе улыбалась отцу в ответ. И они вместе смеялись. Мать не знала, над чем именно они смеются, но была уверена, что веселятся они подозрительно рано после суровой «проборки».

А потом настал день, когда отец ей сказал:

— Улька, садись в люльку. — Он подмигнул ей, подчеркивая, что каламбурит совершенно сознательно. А это всегда означало, что он скажет ей что-то важное.

— А зачем?

— Поедем, красотка, кататься! — пропел он строчку из старинного романса.

Она насторожилась: ей было уже четырнадцать, и она с необыкновенной остротой начинала чувствовать людей. Выскочила из-за стола, за которым делала уроки, быстро натянула джинсы и куртку, сбросив тренировочные штаны, в которых ходила дома, сунула ноги в кроссовки, а на голову насадила кепку-бейсболку красного цвета козырьком назад. Длинная коса соломенного цвета змеилась до пояса, она схватила ее и спрятала под куртку — деревенские люди давно ее напугали, что если волосы не убирать в лесу, не прятать, то «лесные ребята» — так на всякий случай прилично величали чертей — будут к ней цепляться, прикидываясь ветками деревьев.

— Запряга-ай! — крикнул отец и резко дернул педаль газа ногой, вставив ключ в замок зажигания.

Больше всего Ульяна любила этот миг — мгновение старта. Она всегда думала, что даже если знаешь, куда едешь, то все равно не знаешь, куда приедешь.

На этот раз она как в воду глядела. Но не в буквальном смысле — они с отцом приехали в охотничью избушку в заказнике, где она бывала бессчетное число раз.

— Ну что, дочь моя, — он потирал руки, а это означало, что отец волнуется, и очень сильно, — я хочу спросить тебя, можешь ли ты меня отпустить, но… не забыть?

Дочь удивленно смотрела на отца.

— Ульяна, я говорю с тобой первой. — Он вздохнул. — Я не стану тебе морочить голову туфтой, мол, такое случается в жизни, когда… Со мной это случилось, Ульяна. Мне сейчас тридцать семь лет. Я влюбился, дочка. — Он шумно вздохнул, а Ульяне показалось, что на нее подуло холодным ветром. — Я хочу, чтобы ты знала правду. Мы с мамой больше не любим друг друга. Понимаешь… — он запустил пятерню в волосы, — ей неинтересно со мной. А мне с ней. Когда мы влюбились друг в друга… и когда родилась ты, мы были другими. Очень, очень молодыми. А сейчас я чувствую себя старым, и мне скучно жить вот так. Я влюбился. Она… — Он втянул воздух. — Она оперная певица. — Он умолк, словно его самого поразило, как звучит это здесь, в глуши, в тайге: «оперная певица». — Она живет в Москве. Я уеду туда. Но, дочь моя, я хочу не просто взять и уехать, а чтобы ты меня отпустила. Если можешь — с легким сердцем. Я твой отец и всегда им останусь. Понимаешь? До самой смерти. — Он опустил глаза на руки, которые лежали на столе, хлопал одной рукой по другой, не зная, что еще можно делать сейчас этими руками. — Конечно, можно было бы продолжать жить под одной крышей, объясняя себе, что я это делаю ради тебя. Но ты скоро, очень скоро, всего через несколько лет, станешь совсем взрослой. Ты уйдешь от меня. Я не буду тебе больше нужен. Это естественно. Но я хочу, чтобы ты чувствовала себя моей дочерью. Я сделаю для тебя все. Ты будешь приезжать ко мне в Москву?

— А… твоя…

— Моя жена? Она замечательная. Она талантливая. Она капризная и противная. Но я люблю ее. И тебя я люблю.

— Но… ты маму… совсем не любишь? Потому что она… старая?

— Старая? Да что ты. Она моложе меня на два года. Она молодая, она красивая. Но я ей не нужен. — Он вздохнул. — Ты пока не можешь этого понять…

— Могу. — Она пожала плечами. — Ты не хочешь с ней спать. — Ульяна многозначительно усмехнулась какой-то горькой, недетской усмешкой.

— Я, конечно, понимаю, что ты знаешь, откуда берутся дети…

— Я знаю и о том, что надо делать, чтобы они не брались, — гордо бросила Ульяна.

Сначала отец оторопел, а потом его лицо вдруг стало серьезным.

— А вот это хорошо. Я хвалю за это.

— А… вы с мамой не знали об этом, когда рожали меня? — Ее голос зазвенел в комнатке с печкой, на которой уже фыркал, собираясь закипеть, чайник, закопченный до черноты.