Татьяна Николина - Бабочки в моем животе, или История моей девственности Страница 10

– Точно не будешь плавать? – крикнул мне в перерывах между заплывами перешедший на «ты» Марат.

– Не буду, – прокричала ему я.

– А придется, – произнес он где-то под моими ногами, и это было последнее, что я услышала до того, как исчезла под водой.

Несколько мгновений я ничего не соображала. Потом яростно затрепыхала в воде ногами и руками одновременно. Потом чьи-то руки схватили меня и подняли на поверхность. Жадно хватаю ртом воздух, пытаюсь расклеить глаза и прийти в себя. Марат держит меня на руках и оглушительно хохочет.

Подонок! В остервенении отвешиваю ему дюжину крепких пощечин сразу двумя руками. Он не ожидал. Это заставило его перестать смеяться. Он зол, и я чувствую, как его руки отпускают меня. А там внизу глубоко. И я снова иду под воду.

– Она же не умеет плавать, – истерично орет где-то наверху Мариша.

Вот именно! Плавать-то я не умею! От этой мысли я прихожу в шок.

Дубль два. Марат хватает меня на руки и тащит на поверхность. На этот раз он не смеется. Вид виноватый, как у нашкодившего кота. Я кашляю и отплевываюсь. Зрелище наверняка далеко не гламурное. Опять радуюсь, что я не в платье. Он извиняется, а я молчу и делаю вид, что его для меня не существует. Он выносит меня на руках из бассейна и тащит на сушу.

– Котенок, прости, – мурлычет он. – Я виноват. Но я же не знал, что ты не умеешь плавать.

Я в бешенстве, но вида не подаю.

– Я, правда, виноват. Ну что мне сделать, чтобы ты меня простила?

– Поставьте меня на землю, пожалуйста.

Он так и сделал. Я направилась к террасе, оставляя за собой водяной шлейф. Мокрые джинсы потяжелели раз в пять, тушь, наверное, потекла, майка просвечивает. Марат с виноватым видом тащится рядом.

– И как мне, по-вашему, теперь в мокрой одежде?

– Идем в дом, переоденешься, – смущенно произнес он.

Мне досталась какая-то длинная безразмерная рубашка неизвестно с чьего плеча. Брюк, понятное дело, мне по размеру не нашлось. А женской одежды в доме не имелось, что, конечно, радует, но с другой стороны – еще ни о чем не говорит.

– Отлично смотришься, – оценил мое великолепие Марат.

– Пожалуйста, не смотрите на меня. И вообще идите в сад. Я в таком виде людям не покажусь.

– Одежду уже сушат. Через полчаса она будет готова, – обрадовал Марат.

– И чем мне по вашей милости заняться? Дайте, что ли, что-нибудь почитать.

– Без проблем. Идемте в библиотеку.

Он завел меня в просторную комнату. Тут стояли высоченные шкафы с книгами и удобный кожаный диван. Книги – моя слабость. Я вытребовала в качестве компенсации за моральный ущерб уединение и бутылку ликера. Марат не стал возражать. И вскоре я расползлась на диване, вполне довольная ходом событий. По крайней мере, мне не придется вести светских бесед и выслушивать словесные уколы этого бессовестного типа. Я пролистала книгу Де Сада и хорошо налегла на ликер. В целях профилактики, разумеется, чтобы не простыть. Эротическая проза навевала соответствующие настроения, но удовлетворять их с наглым брюнетом я вовсе не собиралась. Нужно сменить чтиво. На верхней полке я обнаружила Шекспира и мысленно стала пересказывать один из сонетов. Строчку забыла. Нужно достать книгу. В углу заметила стремянку. Лихо вскарабкалась, достала книгу, нашла 66-й сонет и вслух прочла забытую строчку:

– И девственность, поруганную грубо…

– Что вы сказали? – раздался внизу голос.

Марат принес одежду. Снова улыбался и издевался. Я даже пожалела, что одежда высохла.

– Что вы тут говорили про девственность?

– И девственность, поруганную грубо… Это строка из сонета Шекспира, – произнесла я, предательски краснея. Что-то часто этот тип заставляет меня смущаться.

– Шекспир? Вы меня удивляете, Кэтти. Быть или не быть, to be or not to be, that is a question…

– Wether 'tis nobler in the mind to sufferThe slings and arrows of outrageous fortune.Or to take arms against a sea of troublesAnd by opposing end them…

Я продолжила читать монолог Гамлета, эффектно спускаясь с лестницы.

Он был впечатлен.

– Впервые вижу девушку, цитирующую Шекспира в оригинале. Вы не перестает меня удивлять, Кэтти.

– Вы снова перешли на «вы»? – спросила я, остановившись в нескольких ступеньках над ним.

– Вы правы, перейдем на «ты».

Я спустилась еще ниже и встряхнула волосами. Они почти высохли. Марат стоял как зачарованный. Его глаза без стеснения блуждали по мне.

– Теперь ты почти такая же, как вчера, – произнес он охрипшим голосом и запустил руки в мои волосы. – Только еще лучше… в этой рубашке.

Я похолодела: он сканировал взглядом мои ноги. И продолжал говорить:

– У тебя были такие же волосы. С тех пор как я увидел тебя вчера в зеркале, я не перестаю думать о тебе. Я так тебя захотел еще вчера там, в клубе. А сейчас хочу еще больше.

Я не ожидала. И я была пьяна. И это были приятные признания. Он подхватил меня на руки и зарылся лицом в мои влажные волосы. А я даже не придумала, как реагировать.

– Ты сводишь меня с ума! – шептал он, и от его слов я становилась еще пьянее.

Он поставил меня на ноги, прижал к стене так крепко, что тяжело было дышать. Он целовал мои волосы и шею, что-то бессвязное бормотал мне на ухо, руки его путешествовали по моему телу. На мгновение он остановился. Схватил меня за щеки обеими руками и задумчиво уставился мне в глаза. Что-то недоступное моему пониманию промелькнуло в его лице. Я не успела понять что: его рот жадно впился в мои губы. Он терзал их, облизывал, кусал. Мои губы не слушались, он подавлял их. Я хотела что-то сказать, но обнаружила, что мой язык уже занят. Наши языки уже вели свой собственный разговор. И довольно неплохо друг с другом ладили. Меня еще никогда так неистово не целовали. Поцелуев было много, и они были разные: нежные, игривые, страстные, – но чтобы так неистово… Будто он мечтал об этом лет десять и наконец дорвался.

Мне было приятно. В голове кружилось, в животе порхало. А он все целовал и целовал. Сумасшедший! И я тоже хороша. Малознакомый мужчина издевался надо мной, и я над ним. Чуть не утопил. И вот сейчас мы стоим и самозабвенно целуемся, будто мечтали об этом годами.

Неизвестно как мы очутились на диване. Он расстегивал на мне пуговицы своей же рубашки. Жадно впивался мне в шею, в грудь. А меня парализовало. Точнее, мозг мой парализовало. Потому что руки и губы выделывали что-то несусветное. Я снимала с него майку, впивалась руками в его волосы, лизала его шею. Что со мной происходит? «И девственность, поруганную грубо…» – всплыли у меня в голове строчки шекспировского сонета. И тут я вспомнила. Я же девственница!

Внезапное помутнение как рукой сняло. Что я делаю? Зачем? С кем? Я собралась лишиться девственности с самодовольным, едва знакомым типом? «Это нужно сейчас же прекратить», – подумала я и решила протестовать. Но вместо протеста изрекла несуразный вопль. Он целовал мой живот, стремительно пробираясь к трусикам. Черт его подери! Если бы я не была девственницей, я бы отдалась ему, ей богу! Но только не так! Не сейчас! Нет!