Татьяна Туринская - Прости, и я прощу Страница 10

И Катя сама не заметила, как продолжила заявление словами: "Прошу… убедительно прошу… умоляю простить меня и любить по-прежнему. Умоляю развестись с рыжей и жениться на мне. В свою очередь клятвенно обещаю с честью нести по жизни фамилию Сидорова, ничем не запятнать гордое звание Вашей законной жены. Кроме того, торжественно обещаю до конца жизни реагировать на прозвище "Сидорова КаЗа" с улыбкой. Целую, люблю, Я". Поставила число, подпись. Внимательно перечитала и заплакала, украдкой вытирая предательские слезы. Медленно, словно бы раздумывая, стоит ли это делать, разорвала заявление на четыре части и бросила в корзину для бумаг…

Несколько следующих дней прошли как в тумане. Катерина кому-то звонила, расписывала уникальные характеристики новой финской краски, уговаривала сделать крупный заказ, обещала постоянным клиентам сногсшибательные скидки. При этом голос ее был тускл и малоубедителен, она словно бы не слышала себя, даже во время разговора думая о вещах, не имеющих ни малейшего отношения ни к стройматериалам, ни к продажам. Проклятые жалюзи постоянно находились в поднятом положении, а потому она ежесекундно чувствовала себя словно под микроскопом. Каждое мгновение боялась поймать на себе взгляд начальника, но он постоянно ускользал, или, может, Сидоров и не думал на нее смотреть. А хуже всего было то, что Катя сама никак не могла отвести взгляд от прозрачной стены, за которой целый день находился любимый. Он был так близко, и в то же время неимоверно далеко, дальше, чем когда их разделяли сотни километров. И она смотрела и смотрела через стекло, любуясь ненаглядным своим, недостижимым сокровищем, и ужасно боялась оказаться застигнутой врасплох. Старательно отводила взгляд, и сама не замечала, как он вновь и вновь оказывался прикованным к любимому.

А потом последовал вызов на ковер. Ах, с каким восторгом Катерина летела бы в кабинет, окажись вдруг жалюзи задернутыми! И пусть Сидоров не произнес бы и слова о прошлом, об их отношениях. Катя сама не удержалась бы, обязательно рассказала бы ему о своих чувствах, ведь скрывать их больше не было сил. Даже если бы наткнулась на его холодный взгляд, это вряд ли отрезвило бы ее, она уже просто не могла молчать, ей нужно было выплеснуть из себя скопившиеся эмоции, иначе она готова была взорваться в любую минуту. Но жалюзи, проклятые жалюзи снова оказались открытыми, дверь — распахнутой настежь. И снова все сослуживцы без малейшего усилия могли услышать буквально каждое словечко, произнесенное в кабинете начальника.

— Екатерина Захаровна, — начал Сидоров строгим голосом. — Я не совсем понимаю, что происходит. У нас тут не благотворительная организация, если вы этого не заметили. Это частная компания, целью создания которой было получение прибыли. А что делаете вы? Вы решили нас разорить? Вы видели свои результаты? Мало того, что падают продажи, хотя мне не нужны работники, не приносящие прибыль. Так вы еще позволяете себе направо и налево раздавать сумасшедшие скидки, начисто лишающие нас рентабельности. И кому, объясните, нужен такой бизнес?

Он помолчал несколько мгновений, словно бы ожидая ответа на риторический вопрос, и продолжил:

— Может, давайте сразу все отдадим клиентам, подарим — а чего чикаться? И заявим о банкротстве. Вы этого добиваетесь?

Сидоров сделал очередную паузу. Губы его чуть скривились, сквозь линзы очков глаза смотрели серьезно и требовательно. Катя взглянула на него и тут же отвернулась — таким, злым и громогласным, Юра был ей неприятен.

— Чего вы молчите? Скажите хоть что-нибудь в свое оправдание. Меня Шолик предупреждал насчет вас. Панелопина, вы — слабое звено, почему я должен вас держать?

Голос Сидорова резко отдалился, словно он не сидел сейчас в полутора метрах от Кати, а говорил по телефону на заре прогресса, когда связь еще была некачественной и постоянно прерывалась посторонними шумами и помехами. Не отваживаясь смотреть в глаза грозного начальника, она перевела взгляд на его рабочий стол, и увидела там фотографию в закругленной рамочке. Обычное фото, каких, наверное, полно в каждом семейном альбоме: мама, папа, сын. Дружная семья. Мама с ребенком сидят, отец возвышается над ними, трогательно обняв их за плечи. Все бы ничего — сколько подобных фото перевидала Катерина на своем веку, и не упомнить. Вот только счастливым отцом семейства был Сидоров. Ее, Катин, Сидоров. Вернее, когда-то ее. Еще вернее — он мог бы стать ее Сидоровым, если бы она согласилась стать его Сидоровой. КаЗой. А теперь это был чужой человек, строгий начальник. Со своей семьей — женой и сыном…

Если наличие его жены не было для Кати откровением, то мальчик лет пяти… Выходит, он женился давным-давно, сразу после их размолвки. Не только женился, но и "сообразил" симпатичного мальчонку. Возможно, рождение ребенка даже подтолкнуло его к женитьбе — кто знает, сейчас по-всякому бывает. И какая ей, Кате, разница, что было сначала — курица или яйцо. Важно лишь то, что у него сразу после переезда в Москву появилась женщина. Сразу. Он не ждал, не мучился из-за Кати, он просто нашел себе другую. Рыжую в рыжем…

— Панелопина! — донесся издалека недовольный голос Сидорова. — Я вас спрашиваю. Почему я должен вас держать? На ваше место с удовольствием придут другие люди — на бирже труда полно безработных. Вы занимаете чужое место, Панелопина!

Голова кружилась от его крика, от глянцевой фотографии, от радостной улыбки рыжей на ней.

— Мне писать заявление? — почти прошептала она. Не то чтобы стеснялась присутствия посторонних ушей, просто голос предательски дрогнул, в горле запершило, язык вдруг стал шершавым.

— Что? Не слышу! — вызывающе воскликнул Сидоров. — Чего тут удивляться падению продаж — если вы таким загробным голосом разговариваете и с клиентами…

— Мне писать заявление? — прочистив горло, спросила Катерина, намеренно четко выговаривая слова.

После секундного раздумья раздался едкий ответ:

— Вы еще не поняли, Екатерина Захаровна, что все распоряжения я раздаю предельно четко? Когда я решу вас уволить, вам даже не придется писать заявление. А пока что я объявляю вам второе предупреждение. К сожалению, лишить вас премии не могу — вы ее уже потеряли. Но в следующий раз мне придется урезать вашу зарплату — должен же я хоть как-то компенсировать свои потери. Не подействует и это — придется с вами расстаться. А пока идите, работайте.

И вновь Катина рука выводила на листке: "Сидорову Ю.В. от Панелопиной Е.З. Заявление…" Но опять не хватило духу завершить начатое. Теперь уже наверняка не от страха остаться без работы и, соответственно, без денег. Понимала, что Юра для нее потерян навсегда, что вот это чудовище в очках с громогласным голосом и жутким характером — не Юра, не ее Юра. Может, он и остался Сидоровым, но уже не тем, совершенно другим. Чужим, жестоким, несправедливым.