Наталья Штурм - Школа строгого режима, или Любовь цвета юности Страница 10

Самое обидное, что и учитель понимал бредовость ситуации – можно было не педалировать изучение этой сложной для понимания темы. Но она была в программе литературы для старшеклассников. И отказ от изучения этой темы мог быть приравнен к антисоветскому демаршу.

Я упрямо отказывалась отвечать на заданную тему. Тогда Соломон остался со мной после уроков и прямо спросил:

– Почему?

Я ответила:

– Мне не интересно.

Тогда он сказал:

– Выучи. Я тебя прошу, – и сделал ударение на «я».

Я рассказала ему, как в первом классе нас, малышей, учительница заставляла после уроков часами стоять шеренгой друг за другом, и чтобы никто не шелохнулся. Если хоть один ученик шевелился, всех задерживали еще на полчаса – до полного подчинения. Мы боролись за звание «правофланговой звездочки». Наверное, это было почетно. Но непонятно и очень мучительно. Родители покорно ждали нас в вестибюле и почему-то не роптали.

А потом, уже в средних классах, нас заставляли собирать макулатуру и металлолом. И если кто-то не приносил – ставили тройку по поведению. Практически всю «счастливую школьную пору» мы заучивали речовки, лозунги, строевые песни, маршировали, делились на отряды. А у каждого отряда должна была быть своя речовка или девиз, например: отряд «Юность» с девизом «Сегодня орленок, а завтра орел, мы верная смена твоя, комсомол!» или «Миру – мир, войны не нужно, вот девиз отряда “Дружба”».

Наш любимый девиз был: «Миру – мир, войне – пиписька! Вот девиз отряда ”Сиська”».

Глубоко запала в душу оккультная метафорическая речовка отряда «Красные дьяволята». Дословно: «Мы, дьяволята двадцатого века, из черта сделаем человека».

Правда, иногда радовали пионерские костры. Видимо, их устраивали, чтобы отбить охоту у пионеров к самостоятельным поджогам. Костры горели красиво и романтично. Но ровно в десять часов нас загоняли – «спа-ть, спа-ть, по палатам, пионерам и вожа-тым». Мы, конечно, не спали, а грызли с голоду кисельные брикеты и хихикали. А вот пионервожатые точно спали, и скорее всего, друг с другом.

Но один раз мне повезло. Мои стремления быть «выше, лучше, веселее» оценил комитет дружины. Мне была присвоена грамота за исполнение патриотической песни со словами: «Господин Альенде! Товарищ президент! Вас мы уважаем, вам мы шлем привет!» Дружба советского народа со странами третьего мира должна была зримо присутствовать в наших сердцах. Позорную тройку за несобранную макулатуру я легко заменила достойной пятеркой, сделав доклад на тему: «Диктатор Сомоса, руки прочь от Никарагуа!» А вот письмо Луису Корвалану и Герою Социалистической Эфиопии Менгису Хайле Мариаму я так и не дописала. Музыкальная школа много времени отнимала.

Эта бессмысленная муштра, равнение всех «на знамя», забивание мозгов идейной макулатурой выработали во мне протест на подсознательном уровне.

– Ты комсомолка? – спросил Соломон.

– Нет, а надо? – догадалась я.

– Желательно. А статью выучи. Я тебя прошу. – Он сделал ударение на слове «прошу».

Я сумела выучить только один абзац: «Жить в обществе и быть свободным от общества нельзя…» И хватит. Соломон поставил мне в четверти четверку, и на этом наша «идеологическая борьба» была закончена.

Я уже тогда поняла, как трудно ему, члену партии, находить компромиссы, чтобы усмирять наш юношеский максимализм.

Татьяна единственная из нашей компании выделялась физической зрелостью. Все мы, как взъерошенные кисточки на тонких ножках, были девчонками-школьницами. А у Тани была не по возрасту огромная грудь, которую на физкультуре она придерживала двумя руками. Но при беге сиськи все равно разлетались в разные стороны. Еще были глаза с поволокой и гормональный темный пушок над чувственными губами. Ее организм уже требовал плотской любви, хотя поведение выдавало по сути ребенка. Радость Таньки всегда проявлялась по-щенячьи – она начинала прыгать и визжать. Если Вика, наша секс-символ, давно уже интересовалась мальчиками просто потому что была маленькой женщиной по натуре, то в Танюхе вовсю играли гормоны.

Однажды я прилегла с журнальчиком на ее постель и обнаружила под подушкой толстый карандаш с надписью «Горняк».

– Рисуешь? – простодушно спросила я.

Танька прикрыла дверь, хотя дома никого не было, и, понизив голос, призналась:

– Я этим карандашом лишила себя девственности!

Из всех видов сексуальных извращений даже на сегодняшний день этот вид дефлорации для меня остался самым экстравагантным. В голове не укладывалось – как же так? Примерная ученица, отличница, утонченная поэтесса, и вдруг – архитектурный карандаш серьезного диаметра.

То, что не укладывалось в моей голове, легко приживалось в Танькиных мозгах. Образцовая дочь с идеальным аттестатом и одержимая жаждой секса юная самка. Из всей нашей компании ее воспитание было самым строгим, а как пружину ни сжимай, она все равно выпрямится. А порой может и в глаз отскочить.

Следующим мужчиной после «горняка» стал горячий араб Мухаммед. Скорее всего, он был азербайджанцем, а арабом стал, чтобы поэтессе Татьяне было романтичней.

С Мухаммедом или, как он еще себя скромно называл, «пророком Магомедом» Таньку познакомила Викуля.

У Вики программа была иной – ей нужно было влюбить в себя как можно больше парней. Без разбору. Ее должны были ждать после школы, караулить возле подъезда, приглашать в кафе и театры. Особый восторг Вики вызывало, когда ее кавалеры «случайно» сталкивались где-нибудь возле памятника Пушкину и начиналась возня. Викуся в красках рассказывала на другой день в школе, как Вася подрался из-за нее с Петей, потому что не вовремя появился. На самом деле Вика сама приглашала туда всех в одно и то же время.

Это не было глупыми выходками. За всем этим стоял высокий творческий замысел! Таким образом Викуля готовила «этюд в предлагаемых обстоятельствах». Ей нужны были «события» и «характер поведения». Все по Станиславскому, строго по системе.

Викуля познакомила нашу правильную Татьяну с арабом-азербайджанцем, потому что в данный момент работала над созданием образа «героя». А может, и «героини» – как получится. Поэтому она оторвала от сердца влюбленного в нее Мухаммеда и отдала Татьяне. Заняв при этом позицию режиссера-наблюдателя.

Мухаммед тут же забыл ветреную Вику и прочно запал на Танькины сиськи.

Мы не скрывали друг от друга сердечных привязанностей. Наоборот. Не успевал на горизонте появиться ухажер – тут же созывались подруги, которые его придирчиво разглядывали, вызнавали о нем подробности и едва ли не трогали. Парни были не для любви – больше для статуса. Показать подругам, а потом долго обсуждать, мусоля каждую подробность.