Кэтрин Уокер - Остановка в Венеции Страница 10

— É lei? Dov'e?[14] — спросил Маттео.

— Su[15].

Мы прошли в просторный внутренний двор с резным колодцем посередине и стенами тыквенного цвета и ажурной зеленой филиграни, подозрительно напоминающей плесень. В дом со двора вели одна или две двери на первом этаже и лестница на второй этаж, на галерею. Мы втроем двинулись вверх по ступенькам. Я оглянулась. Вход с улицы закрыт, ведьма исчезла.

Лестница привела нас к расписной двери, от которой вправо и влево тянулась галерея. Хотя краски на рисунке поблекли, я разглядела какой-то религиозный сюжет: вроде бы ангелы, ведущие и несущие на руках детей. Маттео постучал.

— Entra![16] — негромко откликнулись изнутри.

Маттео открыл дверь, и после глухого внутреннего дворика в глаза тут же бросилось обилие окон — свет, отражавшийся от красных стен, наполнял просторную, элегантно обставленную комнату розоватым сиянием. Освещенная со спины ослепительная фигура приподнялась из глубокого белого кресла у окна и раскинула объятия почти оперным страстным жестом. Вся в белом, как спустившийся с небес ангел.

— Саго, дорогой мой, любимый, — пропела она.

Всю жизнь я ждала подобной встречи, но, увы, буря эмоций предназначалась не мне.

Джакомо завертелся у меня на руках, пытаясь спрыгнуть. Промчавшись через всю комнату, он кинулся к хозяйке в объятия — да, это была она, хозяйка — и покрыл ее лицо поцелуями. Такими же, какие дарил и мне.

— Ох, Лео, Лео, — запричитала хозяйка. — Я чуть не умерла! Наконец-то ты дома, дома, мой дорогой. Grazie aDio! Grazie, grazie[17]. Мой мальчик, сынок мой! — Снова последовал обмен страстными поцелуями.

Мне стало неловко, что я стала свидетелем семейной сцены. Вторглась в чужую жизнь. От смущения и неудобства мне хотелось провалиться, исчезнуть, не видеть всей этой взаимности. Я растерялась, и к горлу подступили рыдания. Моя партия отыграна, роль кончилась. Мне нет места в этом воссоединении и слиянии душ. Я хотела сбежать.

— А вот и наш герой, — наконец вмешался Маттео, с улыбкой глядя на меня. — То есть героиня. Ангел-хранитель Лео.

И хозяйка, немолодая, но эффектная и даже отчасти внушающая трепет женщина глянула на меня с явной враждебностью — тут же, правда, одернув себя.

— Мы безмерно вам благодарны, — сказала она.

— Я обожаю собак, — зачем-то сообщила я. А потом спросила сквозь подступающие слезы, сдавленно: — Как же так вышло, что Лео потерялся?

Заметив мое расстройство, она смягчилась.

— Мы не знаем. Наверное, все из-за того тупицы рабочего. Они такие невнимательные. Убьют и не заметят.

Голос у нее оказался чарующий, с мягким певучим акцентом. Аристократический голос. Лет ей было где-то около восьмидесяти, но она отлично сохранилась. Надо лбом вздымался валик белоснежных волос, заколотых сзади большими черепаховыми гребнями. Белый шелковый халат походил на одеяние певчих из церковного хора, а дополняли этот наряд вышитые шлепанцы.

— Корнелия, — представил нас Маттео, — это синьора Лукреция да Изола. Синьора, это Корнелия… — Он вопросительно посмотрел на меня.

— Эверетт, — подсказала я шепотом.

Синьора, не выпуская Лео из объятий, протянула мне руку.

— Простите, я вся испереживалась. Мы все с ума сходили от отчаяния. Если бы не Маттео, мы бы погибли. Хотите чашечку чая? Или, может, выпьете вина?

За окном тускнели краски дня и небо затягивалось тучами. Я почувствовала полную беспомощность и безынициативность. Мой взгляд то и дело возвращался к Джакомо, улыбающемуся мне из крепких объятий синьоры. Я представила, как в одиночку буду отыскивать обратную дорогу в гостиницу. Представила номер с видом на canale, счастье, ожидавшее меня там прежде, и одинокую ночь, которую предстоит мне провести там теперь. Я перестала понимать, на каком свете живу. Перестала понимать, где я. Пол вдруг встал на дыбы, а потом наступила пустота.

Сквозь темноту и спеленавшее меня коконом забытье пробивалось какое-то настойчивое ощущение. Я усилием воли сосредоточилась на глазах, и они начали медленно и плавно открываться. Словно издалека я, увидела Джакомо в клетчатом ошейнике, который, лежа рядом, лизал мне руку. Я улыбнулась. Неужели мы снова в нашем номере? Как мы туда добрались? Какой он просторный… Сознание постепенно возвращалось, я вроде бы припоминала эту комнату, но не могла вспомнить, какое она имеет ко мне отношение, если я лежу горизонтально. И тут в голове резко прояснилось. Глаза распахнулись, и я рывком села.

— Нет-нет, лежите, не вставайте, — раздался негромкий голос.

Я послушно легла обратно.

Ах да, точно, синьора. Я посмотрела на нее в растерянности, пытаясь восстановить в уме события, которые привели к этой странной мизансцене: я полулежу на подушках, на длинной кушетке, синьора восседает на пуфе у изголовья и смотрит на меня с тревогой. Что-то произошло. Я попала в другую жизнь? Что я пропустила?

— Все в порядке, Корнелия, ушибов нет.

— Нел. Зовите меня Нел.

— Хорошо. Вот, глотните.

Крепкий бренди прошиб нос и обжег горло. Тут же стало теплее. Только теперь я осознала, что мерзну, несмотря на мягкий серый плед, которым меня укрыли. Еще глоток, и можно задать вопрос.

— Что случилось?

— Наверное, перенервничали. Вы сомлели.

Я сперва даже не поняла последнее слово. Я — что? А, видимо, я упала в обморок. Со мной такое уже бывало. Школьная медсестра, снимающая с меня бинт, вдруг расплывается и пропадает. На репетиции хора перед рождественским концертом в квакерской школе для девочек — мне шестнадцать, и я валюсь на стоящую ступенькой ниже хористку как раз под «что плачет, изгнан, одинок». И потом, в бостонском аэропорту, когда везла тело Нильса из Мексики и дожидалась, пока гроб выгрузят из самолета.

Разумеется, моим первым порывом было извиниться.

— Простите, — сказала я.

— За что? Вы ведь ангел-хранитель Лео. Смотрите, как он вас обожает.

Джакомо свернулся калачиком на одеяле, уложив голову мне на живот. Веки у него отяжелели, он клевал носом — больших трудов ему стоило вернуть меня из небытия. Лео. Джакомо. Две совершенно разные аллюзии, призванные передать характер этого очаровательного пса. Наверное, в каждом из нас таится целый калейдоскоп ролей, в которых нас видят или хотят видеть окружающие и в которых мы видим или хотим видеть самих себя. Так, например, в глазах влюбленного мы расцветаем, обретая невиданную прелесть в проекции чужого желания. А наш образ во многом зависит от того, под кого мы пытаемся подстроиться. Только потом они перестают хотеть, чтобы под них подстраивались, и что в итоге? Наверное, так можно исчерпать всю палитру образов и остаться бессловесным белым листом. Вот что такое отчуждение — когда теряешь волну, становишься никем, пустым местом. Для Джаком-Лео отчуждение кончилось, он грелся в лучах любви. Переглянувшись, мы с синьорой дружно смотрели, как его смаривает сон. Умилительная картина.