Шарлотта Лэм - Не лучше ли объясниться? Страница 10

Джеймс послушно любовался золотыми нарциссами, синицами в самодельной кормушке, подвешенной на ель, зеленой порослью, которая, как обещала Эмми, должна была скоро превратиться в море колокольчиков, и кедром, на который вскарабкался Тоби, свесив с ветки худые ноги в грязных джинсах, пока щенок носился в высокой траве, лая из всех укромных местечек в кустах, которые Эмми показывала.

— У каждого свой домик. Этот — мой, — гордо сообщила она, проскользнув сквозь густые ветки. — Я никого сюда не пускаю, но тебе разрешаю.

— Не могу. Я слишком большой, — сказал Джеймс, внутренне завидуя. У него в детстве не было такого домика. Садовники, ухаживавшие за отцовским садом, не потерпели бы ничего подобного в своем безукоризненном творении. Он вообще не допускался в сад без присмотра.

— Ничего, — сказала Эмми, выбравшись из кустов и снова беря его за руку. — Не расстраивайся. Томас разрешит тебе поиграть в его домике, правда, Томас?

К этому времени Джеймс уже знал мальчиков Кирби по именам. Томасу было лет десять, а Тоби — четырнадцать. Ему не хотелось спрашивать о родителях, поскольку те, вероятнее всего, умерли, ведь дети ни разу не упоминали о них. Звучало только имя Пейшенс.

— Конечно, пусть играет, — сказал Томас, раздвигая листья, чтобы показать собственный домик, где лежало бревно, покрытое грудой листьев. — Видите, у меня есть стол. — Он немножко подумал. — Если хотите, он может быть и стулом.

Под испытующими взглядами детей Джеймс не мог отказаться посетить тесное укрытие.

— Можете сесть на стул, — любезно предложил присоединившийся к нему Томас.

Джеймс с трудом уселся — мешали длинные ноги, — и Томас отпустил ветки, закрывшие вход. Все сразу погрузилось в зеленый полумрак. Лишь с трудом можно было различить стоявших снаружи.

— Здорово, правда? — подсказал, не дождавшись, Томас.

— Волшебно, — ответил Джеймс, чей словарный запас для общения с детьми был крайне ограничен. У него не было подобного общения со времен собственного детства. Ему было жаль Эмми, Томаса и Тоби, растущих без родителей. Хорошо хоть у них есть старшая сестра… Но губы сами собой сложились в саркастическую улыбку: брось, будь честен с собой, у этих малышей детство лучше твоего. У него не было никаких претензий к своему отцу, за исключением одной: тот редко оказывался рядом. Джеймс должен был признать, что с радостью поменялся бы местами с детьми Кирби. Их жизнь была наполненной, веселой и полной любви — благодаря сестре.

— Сколько лет Пейшенс? — спросил он Томаса.

— На следующей неделе будет двадцать три. А вам сколько?

Джеймс поморщился.

— Гораздо больше.

— А дети у вас есть?

— Нет. — Он вдруг задумался, не была ли бы жизнь гораздо богаче и теплее, имей он детей.

— Вы женаты? — продолжал допрашивать Томас с бесцеремонностью детектива. Вопросы вылетали, как пули.

— Нет.

— Девушка есть?

Джеймс нахмурился:

— Может быть. А у тебя?

Томас рассмеялся:

— Может быть.

Нет, все-таки Джеймсу нравился этот мальчишка. Оба вздрогнули, когда откуда-то из дома раздался громкий и властный голос:

— Все на ужин! И приведите мистера Ормонда, если вы его не потеряли.

— Пейшенс, — пояснил Томас.

— Я узнал голос. — Не говоря уже о манере упоминать его имя так, будто речь шла о посылке, а не о мужчине. Так ей почти двадцать три? Ему казалось, что меньше. У нее такая мягкая, чистая, прозрачная кожа и такой прямой взгляд, и ни претензий, ни защитных барьеров взрослой женщины. Заодно, впрочем, и манер, мрачно добавил он, вспомнив, как она допекала его и какими уловками заманила сюда. — У Пейшенс и Тоби очень большая разница в возрасте. Ты не знаешь, почему так вышло?

— Наша мама не была ее мамой! — снисходительно пояснил Томас, будто Джеймс должен был знать сам или по крайней мере догадываться. — Ее мама умерла, когда она родилась, и папа женился на нашей маме, и родились мы.

— Так она не… — начал Джеймс, но Томас не дал ему закончить. Он перебил грубо и с явным возмущением:

— Все равно она наша сестра! Ей было пять лет, когда папа женился на нашей маме, и она любила нашу маму. Пейшенс столько раз нам говорила! Она была рада иметь маму, как у всех, а когда мы родились, у нас получилась настоящая семья. Так Пейшенс говорит.

Никогда в жизни Джеймс не ощущал себя таким толстокожим и бестактным, как сейчас.

— Конечно, — торопливо согласился он и густо покраснел.

Раздвинулась листва, и показалось личико Эмми.

— Лучше пойдем. Она будет очень ругаться, если мы опоздаем к ужину.

Джеймс обрадовался возможности скрыться от осуждающего взгляда мальчика и немедленно полез сквозь кусты. Они явно боготворят ее, и Джеймс это понимал — она же сама недавно рассталась с детством. Двадцать три — не так уж много. Он с трудом вспомнил себя в таком возрасте. На ужин он не остается. Надо немедленно вызвать такси и бежать отсюда в мир и покой собственного дома.

Почему-то эта перспектива не радовала. Барни и Инид уехали. Придется рыться в шкафах в поисках чего-нибудь съестного и в конце концов удовольствоваться сандвичем с сыром или чем-нибудь таким же легким в приготовлении, а потом провести остаток вечера одному, в пустом доме.

Конечно, он может поехать в клуб или в ресторан, но и эта перспектива не особенно привлекала. Неужели его жизнь всегда была такой пустой и одинокой? Или у него по необъяснимой причине началась депрессия?

Юные Кирби привели его в кухню. Их друзья уже разбежались по своим домам.

Кухня была огромная, с высоким потолком, покрашенным в желтый цвет, и зелеными шкафами — уютная и удобная, наполненная аппетитными запахами. На старой плите бурлила и исходила паром огромная кастрюля, за ней кипела другая, источавшая изумительные запахи трав и овощей. У чисто выскобленного стола стояла Лавиния и, не поднимая глаз, терла сыр.

— Мойте руки, да побыстрее. Все уже почти готово! — приказала Пейшенс, берясь за ручку кастрюли и вываливая содержимое в раковину.

Джеймс подошел ближе и увидел большой дуршлаг, наполненный золотистыми дымящимися кольцами макарон. В животе засосало от внезапного приступа голода. Он заглянул в кастрюлю на плите: помидоры, грибы, зеленый, желтый и красный перец. Сильный аромат базилика, зеленого и репчатого лука и чеснока наполнял всю кухню.

— Вы помыли руки? — спросила его Пейшенс, глядя так сурово, будто говорила с одним из детей.

Джеймс открыл и закрыл рот, как золотая рыбка. Он хотел отказаться от еды, но был так голоден, что понял, насколько неискренне прозвучит отказ.