Фэй Уэлдон - Декамерон в стиле спа Страница 10

С завтрашнего дня я начинаю заниматься своим телом, которому давно недостает профессионального ухода. Прежде всего я покрашу волосы и сделаю стрижку. И обязательно педикюр! В тюрьме у нас по ногам бегали тараканы. Представьте, какое удовольствие находиться здесь, где есть воздух и простор, возможность отдохнуть, здоровая пища, а главное — покой. Самая ужасная вещь в тюрьмах — говорю для тех, кто не знает, — это вечный, непрекращающийся шум, крики, визги, вопли, эхом разносимые по коридорам; телевизор и радио, орущие из всех камер и настроенные на разные каналы. Вечная вонь, несъедобная пища в пластиковой посуде, и самое гнетущее — этот отвратительный бетон повсюду. Вот камень имеет поверхность, глубину, какое-то разнообразие — одним словом, эстетические свойства, а бетон нет. Природа создает только красивое и естественное, но человек, преследуя карательные цели, предпочитает уродовать вещи. Лишь немногие творцы-художники во все времена пытались бороться с тем убожеством, каким окружает себя человечество. Примером такого протеста как раз и служит этот замок — творение Берджеса. Мраморный бассейн, кафель на стенах в восточном стиле, обсидиановые колонны, библейские звери — это ли не чудо, не совершенство? И как отличается от того, на что натыкался мой глаз в «Коридаллосе»! Вот оно, великолепие во всей своей абсурдности! И мы, крохотные создания плоти, слабые и ранимые, постигаем благодаря Уильяму Берджесу это величие, простирающееся от безграничных глубин Вселенной до лабиринтов микрокосма. Впрочем, я, кажется, отвлеклась. Может, я утомила вас или смутила? Я прямо чувствую на себе взгляд Лукаса, призывающий меня умолкнуть. Сколько раз на обедах и приемах я увлекалась точно так же, как сейчас, и ипподромные маклеры со своими женами или владельцы игорных домов со своими свистушками-любовницами — Лукас в силу своей деятельности вращался в подобных кругах — удивленно таращились на меня, и я умолкала, виновато улыбаясь. Мне следовало быть осторожнее. Тогда мы, возможно, до сих пор были бы вместе.

Среди дамочек, рассевшихся по кругу, прошелестел одобрительный ропот, хотя на некоторых лицах я заметила озадаченное выражение. Я и сама являюсь большой поклонницей Уильяма Берджеса, но умею сдерживать свой пыл. В ее же словесном порыве чувствовалась заметная доля отчаяния. Но я все же вернулась к своему первоначальному мнению о ней — уж больно хорошо она выглядела для человека, только что вышедшего из тюрьмы.

— За два года в «Коридаллосе» мой круг общения составляли по большей части несчастные жертвы работорговли, обманутые девчонки, оставшиеся в чужой стране без документов и за это арестованные. В такой компании не больно-то разговоришься на любимые темы. Во-первых, там мало кто: мог изъясняться на английском, да и интерес был только один — обмен информацией, а не идеями. Быстро усвоив зачатки румынского, албанского, и болгарского и неплохо зная греческий, я поняла, что это относится к большинству обитателей тюрьмы. Только информация и никаких личных соображений. Язык сам по себе не представляет проблемы, другое дело, что у остальных в голове. Обычно не то, что у тебя. И все же, как я заметила, куда бы ни занесло человека, всегда найдется хотя бы один или двое со сходными мыслями. Ведь как устроена женщина — сев на мель в чужом и страшном месте (но прихоти судьбы, коей стала для нее любовь), она не будет отчаиваться, потому что рядом в этой лодке окажется кто-то еще. В самых омерзительных трущобах всегда найдется некто, способный к истинному размаху мыслей. Кто-нибудь там непременно вас поразит — примитивный невежа окажется дарвинистом, а краснорожий владелец пивнушки — страстным поклонником Шопенгауэра.

— Да, я тоже обнаружила это, — сказала Бывшая Жена Викария. — Даже в крохотной деревушке, куда меня занесла судьба, я нашла себе пару друзей. Мы открыли клуб книголюбов, и к нам потянулись остальные, и вскоре я даже полюбила это место, мне нравилось оно до тех пор, пока все не пошло наперекосяк.

Трофейная Жена улыбнулась ей в знак утешения и продолжила:

— Я и раньше знала, что в тюрьме лучше не расспрашивать других заключенных, как они там очутились, а подождать, когда люди сами созреют для откровений и выберут подходящую ситуацию. Поэтому я никому не сказала, что сижу за убийство. Сообщила сокамерницам, что попала за решетку из-за ревности, доведшей меня до смертного греха, коему название «гнев». Они мне поверили. В Средиземноморье известно понятие греха. Это на севере, в странах европейской реформации, оно давно вышло из моды. И по части гнева и ревности я, как выяснилось, не уступала южанам. И за решетку попала по заслугам — разве что тюремный срок мог бы оказаться не столь длинным. И мысль о заслуженности наказания помогала мне выжить в тюрьме. Трофейная Жена — таково было мое призвание, мой образ жизни, коему я обучена с ранних лет. Работа. Работа по двадцать четыре часа в сутки семь дней в неделю — таков был мой образ жизни, с которым в: наши дни многие уже не готовы мириться. А я, стиснув зубы и упрямо вскинув подбородок, мирилась еще и с унижениями, коим подвергали меня Лукас и эта мерзкая литовочка Вера Меерович, Трофейные Жены должны держать свои эмоции под контролем, особенно когда дело касается любви и секса. Уметь управлять своим мужчиной, а не поддаваться буйной страсти. Но некоторые женщины просто невыносимы. Вера Меерович была как раз такой. Безвкусная, толстая, тупая и скучная. Одевалась в какие-то расшитые крестьянские блузки и широченные насборенные юбки. Нет, вы можете себе представить эти наряды? Работала она бухгалтером на фирме Лукаса. Лукас, что ни говори, знал в женщинах толк, и я просто не понимаю, с чего его понесло на такой вариант. Выглядела эта Вера просто ужасно. Носила на руке какой-то дурацкий талисман — голубенькую вязаную сумочку с аппликацией из фетровых красных цветов. Эта тяга к народному прикладному творчеству, по-видимому была данью ее восточноевропейскому происхождению. В этом нелепом ридикюле она держала три расписных пасхальных яйца — у славян их называют «писанки». Думаю, на стенах ее дома красовались часы с кукушками и иконы. Я до сих пор не понимаю, почему Лукас сказал, что по сравнению со мной ее можно считать истинным облегчением. Ведь истинное облегчение на самом деле я. То надежное прибежище, где можно укрыться от бури, если выражаться словами Дилана. Но почему Лукас не понял этого? Я не то чтобы любила его — Трофейных Жен не особенно интересует любовь, — но испытывала весьма отчетливое чувство долга. Ну разве неудивительно? Меня, жену, прогнали, и моя обида сильнее, чём у человека, уволенного начальником после многих лет верной службы. Возможно, я все-таки любила его.