Вячеслав Прах - Кофейня Страница 10

Зайдя в квартиру, он положил револьвер на стол. Только ему было известно, что патронов в нем не было, и только он прекрасно знал, что подарил человеку жизнь, которая не стоила и цента.

Когда тебя коснулась смерть своей холодной ладонью, ты начинаешь видеть то, чего раньше не мог видеть, чувствовать… От капли росы поутру и до холодного дождя, под которым тебе становится тепло. Только смерть может научить человека жить. Как ребенка учат ходить в первые годы, так и взрослый, переосмыслив прожитое, начинает идти по-другому, неведомому раньше пути. Каждая мелочь приносит радость, каждая неудача так и остается неудачей, но уже не камнем, о который можно споткнуться. А если и споткнулся, то появится очередной повод встать. Как не в печали, так в чем познают радость? Кто не умирал, тот и не жил вовсе…

Картины смотрели на него, а он прятал револьвер, которым сегодня показал человеку жизнь. Жестокому человеку, в котором если и оставались клавиши чувств, то его пиано давно было сломано и растоптано им же самим. Он восхищался им как художник, как человек – он его ненавидел. Картины вокруг… Темные глаза, как и волосы. Глаза женщины, которую он любил больше своей жизни. Сухие губы, недоцелованные и потрескавшиеся от ветра… Он мог к ним прикоснуться и, водя по ним рукой, ощущать, как бьется ее сердце. Немые губы, которые он целовал, аккуратно прикоснувшись к своему шедевру. Капля за каплей скользила по контурам, каждый день высыхая, но горький вкус этих губ постоянно обжигал его… Темные глаза, в которые он смотрел, темной ночью были светлее звезд, тех самых звезд, что однажды его предали.

Карандаш. Одиночество. Мрак…

«…Эти первые дни были особенными. Нет, не потому, что мы загорались в постели и в своих ярких вспышках теряли рассудок. Просто не было причин смотреть на календарь, не было желания следить за временем. Все как будто остановилось в один момент. Выключить свет, отключить мир и смотреть в глаза. Неизведанные… Мне это нравилось. Я никогда не испытывал подобных чувств к женщине. Больше, чем увлеченность, но меньше, чем привязанность…

То, что люди называли любовью, я всегда называл мусором. Туалетной бумагой, которой потом подтирали то, что от нее оставалось со временем. Обещания, клятвы, все эти нежности – от дорогих подарков до дешевой банальности. А потом – детей растить, крики, ссоры, бытовые радости. Слезы, измены, чувство вины… То, что остается в итоге, так неизбежно. В лучшем случае – взаимопривязанность на фоне взаимопонимания и чувства ответственности за детей. В худшем случае – жалость, неразделенность, обиды. И это все вы называете любовью? Я бы язык отрезал тому, кто придумал это слово, и заставил бы его же проглотить.

Чувство собственности. И не более того… Как вещи: сначала их покупают, потом их донашивают другие, а затем их выбрасывают. Я не возьмусь сказать за всех, но скажу за себя: любой человек – собственник, кем бы он ни был и что бы он ни говорил. Но вот в чем парадокс: не всегда свою «собственность» можно удержать, и, как ни горько признавать, любой собственник – это всегда чья-то собственность. Вот в чем главный фокус!»

Последняя мысль автора о любви не понравилась Розе, и более того, она начала спорить сама с собой, доказывая совсем обратное. Она перелистнула эту страницу от осознания бесполезности спора и принялась углубляться дальше.

То, что она не появлялась в кофейне уже третий день, видимо, меньше всего волновало ее сейчас. Но женское любопытство взяло вверх над ее мыслями, и она начала думать о нем. Как красиво она ушла в тот день… С гордой походкой и пламенным поцелуем на прощание. Интересно, ждет ли он ее?

«Когда она призналась мне, что я дурак, я понял, что она вовсе не дура. И никогда ею не была, в любом случае, на протяжении совместного мучительства – точно. Что в ней привлекало больше всего, так это пальцы. Начиная с того, как они держали сигарету, и заканчивая сплетением в моей руке. Они были какими-то особенными – тонкие и холодные, но до жара привлекательные, наигранные, или это было что-то большее… Тяжело объяснить словами состояние, когда пальцы человека намного приятнее и чувственнее, чем сам человек. На седьмой день я их поцеловал – к горю своему, так как на восьмой день я пробудил в ней тему «любви».

– Каждая женщина желает быть любимой, – мечтательно начала она.

– А мне казалось, что каждая женщина мечтает, чтобы у ее мужчины носки не воняли. Ну, и крышку унитаза не забывал поднимать, – улыбнулся я.

Она повернулась ко мне и посмотрела, как на идиота. О, да. Этот взгляд не спутаешь ни с чем.

– Ты никогда не любил? Не целовал нежно плечи, держа ее за талию, шею.?.. Не целовал руки, стоя на коленях, а на ее колени положив свою голову? Ты никогда не просыпался с мыслью, что ее может не быть рядом? Представляешь, просто не быть. Ты никогда…

– Хватит! – со злостью отрезал я.

– Так и женщина нуждается в любви не меньше, чем мужчина нуждается в ней, – сказала она слегка огорченно.

– Вот уйду я, и ты останешься как раньше, один в своей квартирке, наедине со своими книгами, фотографиями. Наедине с собой. Ах, да, я забыла совсем – и супом своим изысканным. Вечерами будешь сидеть в парке и курить свои сигареты, думать, чего тебе в этой жизни не хватает. Потом приходить домой, включать свет, и кругом пустота. Все на своих местах будет лежать, вот только ты себе места находить не будешь.

– Уходи, – спокойно ответил я.

Она умеет блефовать – это ее главный козырь. Садиться с ней за один стол, даже с фулл-хаусом на руках, я бы не стал. Но это не игра, и мы в ней не карты.

– Ты так уверен, что я не уйду, как я уверена, что проснешься ты завтра один и будешь меня ненавидеть за то, что ворвалась в твою жизнь, чтобы просто и тихо из нее сбежать.

Когда она закончила, мне стало не по себе. Я не знал, что ей ответить, да и, сказать по правде, что я мог сказать? Бывают моменты, когда, кроме глаз и сердца, губы бессильны, слова пустеют, собственно, как и сами глаза. Дождь на душе, а за окном – солнце…

– Я надеюсь, ты это серьезно, потому что снаружи ты эту дверь больше не откроешь, закрыв ее однажды за собой, – улыбаясь, сказал я после длительной паузы. В своей улыбке я проглотил три горьких кома, в своих словах я не нашел решительности.

В ответ она промолчала, не сказав ни слова.

Наутро, как она и обещала, я проснулся один в своей белой майке…»

Вставать с кровати Роза даже и не думала, хотя на часах уже было без десяти два, и укуталась потеплее. Ее мучил вопрос: закурить прямо в постели или выйти на кухню и заварить чашечку горячего кофе? Последняя мысль ее резко взбодрила, и она, застегнув лифчик, направилась в кухню. Сонная, с нелепой прической на голове, Роза была больше похожа на кактус, что стоял у нее на подоконнике. Достав из пачки две сигареты, одну она положила как закладку между страниц, а вторую закурила. Приоткрыв немного окно, она достала пепельницу из верхней тумбочки и положила на стол. Загудел чайник. На кухне было прохладно, и она надела свой белый халат. Налив себе кофе и усевшись поудобнее на стул, Роза вновь погрузилась в книгу.