ЛюБоль 2 - Ульяна Соболева Страница 10

– Ты что делаешь, Ману? – сжимает мою руку, поправляя корсаж платья, пытается сама заглянуть мне в глаза, но я ей не отвечаю. Тащу за собой. Ещё на ярус ниже.

Убил двух охранников ударами кинжала в горло. Она не кричит, только дышит тяжело, со свистом, глядя расширенными глазами, как они к ногам ее падают, заливая лестницу кровью. Да, птичка, за тебя умирают не только твои. Сам не смотрю на них, не хочу видеть презрение в их глазах. Я и сам себя презираю.

– Ману, – шепчет мне, впиваясь в мою руку, пытается остановить, а я не вижу ничего и никого. Я иду напролом, потому что времени у меня нет. Если увидит кто-то, то это будет и мой конец. Но я подумаю об этом позже. О масштабах этого безумия. Подумаю, когда спрячу ее так, что ни одна псина не найдет. А когда уйдем, с собой заберу. Там уже всем не до нее будет.

Когда подвел девчонку к клетке, в которой сидела ее подружка, Оля с шумом выдохнула и закрыла глаза, а потом за руку меня схватила снова и второй рукой вцепилась мне в плечо.

– Не делай этого. Они тебе не простят, Ману. Будет мятеж. Ты не имеешь права. Только не ради меня.

Я усмехнулся, а сердце дёрнулось и сжалось так сильно, что мне стало больно. За меня боится? Неужели? Не играет, а на самом деле боится. Я на дне глаз её вижу этот страх и меня начинает лихорадить новой волной, новым приступом истерического триумфа. Не отдам. Пусть горит всё синим пламенем!

– Я разберусь.

Повернулся к замку, отпирая и видя, как на меня смотрит Мира. Лицо женщины в кровоподтеках и ссадинах, одежда изорвана и висит лохмотьями. С ней уже поработали. На рассвете от нее бы самой остались одни ошметки.

– Выходи, – подал ей руку, помогая подняться, – Давай, поторопись.

Мира выбежала из клетки и рывком обняла свою подругу, поглядывая на мое лицо без маски с выражением искреннего ужаса.

Они не сказали ни слова друг другу. Только смотрели в глаза и… я впервые увидел, как глаза Ольги сверкают радостью, она улыбается сквозь слезы. Улыбается, когда мои руки по локоть в крови моих людей. За последние дни я убил их больше, чем проклятые гаджо за последний месяц.

***

Я не знала, что он примет именно это решение, не знала и никогда бы не смела на это надеяться, но, когда смотрела в его карие глаза, я больше не видела в них ненавистного цыгана, готового поставить меня на колени любой ценой. Я видела в них только ЕГО. Только он мог это сделать ради меня. Не палач, не Ману Алмазов. А тот мальчик без имени…тот самый, который поклялся мне любить вечно. Он мог вот так безрассудно бросить вызов всем своим собратьям и спасти меня.

Наверное, именно в этот момент и начали стираться грани между моим долгом и какой-то одержимой любовью к этому мужчине. Я знала, чем он рискнул. Знала, что, если кто-то узнает, его могут линчевать так же, как и моего брата. Народ не признает слабостей своих правителей, они предпочитают видеть на безжалостного и жестокого убийцу и не простят барону ни одной ошибки. Это обычные смертные могут ошибаться, любить, ненавидеть, а у нас нет такого права. Мы не можем этого себе позволить. Сколько бы ни было у тебя не было денег, правители вечные рабы своего положения, и стоит им лишь оступиться, их порвут на куски те, кто фанатично горланили их имена при коронации. Так всегда говорил мой отец и он был прав.

Шла следом за Савелием, тяжело дыша, чувствуя, как сердце бешено колотится и не перестает замирать от одной мысли о том, что все может быть иначе. О том, что у нас появился какой-то призрачный шанс, такой зыбкий, хрупкий и тонкий, как самый первый лед на водной глади. И мне было страшно…страшно осознавать, что впервые мне не хочется бежать отсюда сломя голову, впервые я больше не хочу быть Ольгой Лебединской. Я хочу быть птичкой, ЧирЕклы. Я хочу иметь право любить его, просыпаться с ним рядом, называть его своим и просто быть счастливой. Такая уродливая надежда на фоне общего безумия, крови и смерти. Я знала, что она так же хрупка, как и тот самый тонкий лед. Ее век очень короткий. Она треснет с первыми же сомнениями и разлетится на осколки о гранит реальности, где Ману Алмазов прежде всего мой враг и лишь потом любимый мужчина, и никак не наоборот.

– Нам сюда, – скомандовал Савелий и приоткрыл дубовую дверь одного из складских зданимй. Посветил фонариком, и мы юркнули в холодное помещение больше похожее на оружейный склад. У стен были нагромождены ящики, один на другом, что в них можно было только догадываться, но я помнила слова отца о том, что цыгане напичканы оружием. Камни заледенели и блестели от света фонаря, словно покрытые лаком. Ящики покрылись серебристым инеем. Я поёжилась и потёрла плечи, переминаясь с ноги на ногу.

– Ждите меня здесь, я скоро вернусь. Закройтесь изнутри и никому не отпирайте. Этот склад заброшен. К вам никто не придёт, кроме меня, но в любом случае за нами могли следить. Я постучу вот так.

Савелий сделал два тихих удара по двери, два сильных и ещё два тихих. Когда Мира задвинула за ним железный засов, я опустилась на один из ящиков и скинула с головы капюшон, дыша на замерзшие руки и растирая пальцы.

– Я ему не доверяю. Он опасен, – прошептала подругаи окинула помещение долгим взглядом. – смотрю в его глаза и вижу там лютую злость. Ко всем. Даже к самому себе. Он весь мир ненавидит, не только нас.

– Он любит Ману. Это самое главное, – так же тихо ответила я и прикрыла глаза. От усталости и потрясений слегка кружилась голова. Мне казалось, я за эту неделю прожила несколько лет.

– Ману? С каких пор он стал для тебя просто Ману, Оля, я чего-то не знаю?

Резко повернула к ней голову и встретилась с проницательным взглядом темных глаз. От нее никогда нельзя было что-то утаить. Она слишком хорошо меня знала.

– С тех пор, как я его узнала, и с тех пор, как рискнул всем ради того, чтобы вывести нас оттуда. Он оставил тебя в живых, Мира…Из-за меня.

Мира села напротив на ящик и усмехнулась, заглядывая мне