Татьяна Веденская - Маленькая женщина Страница 11

– Ты меня не забудешь? – спрашивала его я. Между прочим, это была еще одна моя заповедь: никогда не спрашивать мужчину, будет ли он меня помнить. Н-да, с Митей все заповеди вылетели в трубу.

– У меня практически нет шансов тебя забыть, ведь в Ямбурге женщины днем с огнем не найдешь.

– Ни одной? – удивилась я.

– Ну, если не считать телеграфистку, в сравнении с которой Полина Ильинична – аленький цветочек, – заверил меня он.

Я считала дни и часы, оставшиеся до расставания. Мы все возможное время проводили вместе, он ждал меня у трамвайной остановки или приезжал прямо к воротам подстанции.

– Не хочу терять времени, – объяснял мне он, а у меня не хватало силы воли противиться такому сближению. Я и сама хотела смотреть на него не отрываясь.

Но жизнь шла своим чередом, и я никак не могла обойти стороной свою работу. Однажды мы сильно задержались из-за смерти подростка, любителя острых ощущений. Смерть – всегда ЧП, тем более если ее констатация проводилась линейной «Скорой», на которой никому не положено умирать. Старшим в той смене был, естественно, Большаковский.

– Твою мать! – разорялся Саша, глядя на труп наркомана, которого (по предварительному диагнозу) неправильно укололи адреналином. Я размашисто заполняла бланк констатации смерти. Погибшему было девятнадцать лет, он лежал на полу кухни совершенно как живой. Молодой парень высокого роста, мечта девчонок. В таких случаях даже нам, видавшим виды врачам, становится не по себе. Когда я вижу молодежь, занятую исключительно разрушением собственной жизни, на меня снова накатывает чувство нереальности. Я видела людей, которым не хватало совсем чуть-чуть, чтобы сохранить жизнь, и знала, что жизнь – самое дорогое. И всякий раз меня потрясало, что на свете есть люди, добровольно отвергающие этот дар. Их бы в Грозный, в девяносто третий год. Или хотя бы с нами, покататься по городу.

– Что мы можем сделать? Он ведь уже был мертв! – я тихонько шептала, пыталась как-то вывести из ступора коллегу. Причиной смерти стала инъекция адреналина, вызвавшая разрыв сердца. Наркоманы, его коллеги по баяну,[8] видимо от особой одаренности, вкололи в вену ампулу адреналина, предназначавшегося исключительно для внутримышечных инъекций. К нашему приходу он уже минут пять как умер. Но даже примчись мы раньше…

– Кто вас просил? Кто? – Саша рассматривал перепуганных наркош, как будто перед ним были редкие и очень ядовитые змеи. – Научились колоть, так что, нету мочи сдерживаться?

– Мы думали… У него была астма… – бубнили подростки, пряча руки в карманы грязных бесформенных балахонов.

– И что?

– Он сам сказал! Прохрипел и дал ампулу, – оправдывался тот, что сделал укол. Продолжать дискуссию было бесполезно, так что мы вызвали милицию, передали информацию на центральный пульт и уехали. По дороге молчали. Настроение, сами понимаете, ни к черту. Да еще предстояло на летучке, утреннем совещании у главврача, объясняться по поводу инцидента. Потому что смертность – это плохо, ПЛОХО! И наплевать, что парень был уже мертв к нашему приезду. В вызове значилось – без сознания. Так что объясняйте, дорогие доктора, почему не сумели договориться с Господом Богом о том, чтобы клиент скончался в клинике. Отчетность, отчетность портите…

– Маш, слушай, ты сама-то как? – очнулся от грустных раздумий Саша.

– Я-то? А чего мне сделается? – пожала плечами я.

– Ну все-таки…

– И к тому же ты старший, так что с Карликом тебе объясняться!

Попытка пошутить не возымела действия. Саша пододвинулся ко мне и принялся целовать. Налетел он на меня как-то неожиданно, я сначала даже растерялась. Но попыталась вырваться из его объятий. Побывав в Митиных руках, я вдруг стала ощущать себя ценностью, хрупкой и очень важной, нужной. С чего бы это какой-то Большаковский трогает руками то, что ему не принадлежит? Пусть целуется с супругой!

– Что ж такое? – недовольно отлез Саша. – Сколько же можно. Что, у тебя там любовь, что ли?

– Слушай, а тебе-то что? – разозлилась я.

– Знаешь, я тоже чувствую себя дураком! – вдруг выдал Большаковский. – Ты для меня все-таки не чужая.

– Интересно, откуда столько патетики? – меня прорвало. – Или мы дали друг другу обеты верности? Что, я всю жизнь должна довольствоваться случайным сексом с тобой?

– А ты ждешь настоящей любви? Кажется, ты это уже один раз проходила. Или тебе мало? Хочешь, чтобы тебя еще разок перекинули через колено? Я тебе по крайней мере не вру и не даю неисполнимых обещаний. А он? Что, уже предложил пожениться? Если и так – врет, имей в виду.

– Что ты ко мне лезешь? Ты же ничего не можешь понимать! – я тоже разоралась.

– Что тут понимать? Надоел я тебе? Захотелось смены впечатлений?

– А что тут такого? Разве ты сам не так поступаешь?

– Слушай, не кипятись. Просто я по тебе скучаю, – примирительно приобнял меня Саша. Я так устала от эмоциональных бурь, что с удовольствием прекратила этот бесполезный спор. В конце концов, как ни крути, а действительно Саша Большаковский мне не чужой человек.

А потом на летучке наш Карлик, Геннадий Дмитриевич, наш главврач, распинал нас с ним за гибель наркоши. Вообще-то Карлик был неплохим руководителем. Надо признать, что без причины он никого не гнобил и был способен прислушаться к чужим проблемам в случае, если они не создавали ему собственных. Однако ругаться на пятиминутках мог самозабвенно, а более всего любил подобострастное подчинение, в связи с чем искренней любовью подчиненных не пользовался, а напротив, создавал атмосферу страха, подсиживания и стукачества. Впрочем, на других подстанциях бывало и хуже. Все они – главврачи, заведующие и т. п. – пришли в наши руководители прямо из рядов Вооруженных сил. Почему у нас во главе стоит такое количество военных – этого никто не может объяснить. Видимо, один раз проложив денежно-откатный канал, всех руководителей назначать стали, используя один и тот же источник и способ. Так что наш Карлик был не самым плохим вариантом.

Однако на сегодняшней пятиминутке нас не могло ждать ничего хорошего. Смерть на вызове – это все-таки ЧП. Никто не застрахован огрести на смене что-то в этом духе, особенно сейчас, когда героин можно купить так же, как малосольные огурчики, у бабушек, стоящих возле метро. Естественно, с подстанции я выходила вместе с Большаковским.

– Значит, ты все решила? – спросил он, возвращаясь к прерванному летучкой разговору.

– Ничего я не решила. Чего тут решать, когда все и так понятно, – вздохнула я. Дальше я хотела, по традиции хорошего кино, предложить Большаковскому остаться друзьями, но меня прервали.

– Привет, Маша. Чего ты не решила? – раздался радостный голос за моей спиной.

Я замерла, словно бы меня превратило в соляной столп. Интересно, как он мог понять мои слова?

– Митя? – жиденько выдавила из себя улыбочку я. Как я могла забыть, что он может меня встречать прямо у ворот? Это все проклятая летучка.

– Кто это? – поинтересовался Большаковский. В глазах заблестел живой интерес. Это мне совсем не понравилось.

– Я – Дмитрий, очень приятно. А вы? – Митя протянул Большаковскому руку.

– Это он? – прищурился тот.

– Я-то? Я, конечно же, он, – с готовностью кивнул Митя. Его голубые глаза сощурились. Любезное выражение сползло с лица, как кисель.

– Ага, значит, это из-за него я вынужден терпеть твою придурь. И что, ты думаешь, он сможет тебе что-то предложить, кроме секса? – громче, чем я бы хотела, спросил Саша.

– Иди ты в баню! – я была готова разрыдаться. Просто не верится, что все это действительно происходит. Да как он смеет!!!

– Мне кажется, кто-то тут лишний, – пробормотал Митя. – И скорее всего, я.

– Именно! – с готовностью кивнул Большаковский.

Я стояла с распахнутым ртом, не в силах выдавить из себя достойный ответ. И ведь можно было сказать, что он сошел с ума. И напомнить ему, что мы давно расстались. Или вообще плюнуть ему в лицо и… или… или дать по морде, чтобы не порочил меня перед самым важным для меня мужчиной. Но я молчала. Кажется, я даже перестала дышать от ужаса.

– Ничего мне не хочешь сказать? – спросил меня Митя. Я сглотнула слюну и побежала за ним, как червяк на веревочке. И взахлеб говорила, что у меня с Большаковским ничего нет, и не было, и не будет.

– Честное слово! – клялась ему я.

– Это просто в глаза бросается, – процедил Митя. – Может, у тебя и со мной ничего нет?

– Есть! С тобой есть!

– И когда ты с ним в последний раз ничего не имела? – ехидно поинтересовался Митя.

Я опустила глаза. Действительно, в последний раз – это всего лишь за один день до знакомства с Митей.

Мы уже вошли в вагон трамвая.

– Но я действительно порвала с ним, как только мы познакомились. Он никогда и ничего для меня не значил. Неужели это так трудно понять? – Мне казалось, что я говорю понятные и правильные вещи. Но Митя только багровел.