Натали Якобсон - Кровавый рассвет Страница 11

Маленький дракон сам приполз в лес, как и много других созданий, переступивших черту между мирами. Они почувствовали Николетт и потянулись к ней, как к магниту. Они знали, что она та самая и слепо подчинялись инстинкту. Их место у ее трона.

Бретт нашел дракона в лесу и принес сюда. Руки у него были обожжены, и ожоги не проходили моментально. Николетт с трудом удавалось понять такую уязвимость. Сама она не помнила, что какая-либо рана на ней заживала дольше мгновения.

Она провела пальцами по острому гребешку на голове дракона, при этом не опасаясь порезаться. Золотое существо довольно заурчало. Маленькие когти заскрежетали по столу. Даже в таком миниатюрном виде дракон был великолепен.

– Мне нужна целая армия таких, – заметила Николетт. – Я их люблю. Маленькие снопы огня. Но когда они вырастают…

Дракон дохнул огнем на букет высохших роз, и как они запылали… Ярко до жути. Кажется, они были желтыми. И их принесло какое-то долговязое существо из леса, само похожее на корявый пень. Николетт хотела выбросить их, но они сами быстро завяли. Наверное, потому что жуткие лапы того существа прикоснулись к ним. Она не любила желтые розы. По преданиям они символизировали измену. Или предательство, или подлость. Желтый цвет во снах и пророчествах всегда считался предзнаменованием того, что тебя скоро кто-то предаст. Цвет солнца и золота. Вроде бы. он такой красивый, такой же красивый, каким был Денница, от которого произошли и золото, и солнечный свет. И таким же красивым он оставался, когда шел войной против бога. Вплоть до поражения.

А теперь красивой была она – его давно отнятая часть. По миру ходила легенда, что после падения дьявола, его красота не была уничтожена, а осталась жить сама по себе. Каждые несколько лет она формировалась в живое существо, не подозревающее о бродящей где-то темной половине. Это существо не рождалось, как младенец от людей, оно просто появлялось подобно силуэту, созданному из лунного света. И вот маленькая девочка с золотыми волосами бродила в лесу, источая свет, а мрачные существа ночи разбегались от нее по кустам. Это было первое, что она помнила. Свое сияющее отражение в темном ручье. И нечто жуткое за спиной. Такой ее нашел Бретт. Он как будто вечно ее искал и ничуть не удивился, когда, наконец, нашел. Он привел ее в заброшенное поместье, посадил перед зеркалом, расчесал ей волосы, предложил кубок с кровью вместо вина… и с тех пор они были неразлучны.

Люди могли бы сказать, что они стали семьей. Но их родство было несколько иным. В каждом времени у нее был попечитель. Всегда очень красивый, под стать ей самой. У Бретта были шелковистые темные волосы и приятные черты лица. Он мог бы стать принцем для какой-то смертной девушки, но он предпочитал жить в лесах и служить Николетт.

Странно, что с каждым годом, проведенным вместе, она начинала ценить его все меньше. А ведь при первой встречи он показался ей удивительно привлекательным. Но с течением времени в ней как будто что-то умирало. Это все власть часов. С тех пор, как напоила их своей кровью, Николетт слышала их стрелки даже тогда, когда не видела их самих. Это было не тиканье и не музыка, как могло показаться вначале, а настойчивые напевные увещевания. Они звали ее. Они были живым существом, владеющим этим миром. Только от нее зависел тот миг, когда разрозненные стрелки соединяться и начнут двигаться уже в одном направление, а не в двух разных. Два мира объединятся, став ее царством. Но стоит пропустить один миг, и все будет по-старому. Стрелки снова разойдутся. Между мирами проляжет все та же граница. Часы останутся скованными прежним размеренным графиком. А им это уже надоело. Живые механизмы золотого существа жаждали свободы и раскованности. Голоса часов так сладко пели. Слаще сирен.

Николетт прислушалась к тишине.

– Я все еще надеюсь уловить в ночи свист крыльев Эдвина, увидеть, как он летит по небу, освещая тьму, – она нахмурилась. – Но мне нельзя близко к нему подходить, нельзя больше смотреть на него… Наша встреча не приведет к добру. Пока!

Вплоть до самого рокового рассвета, когда все изменится. Тогда уже не нужно будет ничего опасаться. Как-то раз она следила за Эдвином издалека, прислонившись к колонне в его замке. На него нельзя было смотреть долго. Слишком велик был соблазн обо всем забыть.

Поэтому она держалась подальше. Но забыть о нем все равно было нельзя. Мысль о том, что где-то существует создание, подобное ей, сама по себе дразнила. Эдвину, тем более, лучше ее не видеть, иначе хрупкое равновесие в его стране будет нарушено. Ему, вообще, лучше не знать, что в мире есть кто-то выше его. Пусть считает себя единственным потомком дьявола и наслаждается меланхолией. Его груз не так уж велик.

– До сих пор мне казалось, что соблазнительнее Эдвина никого нет, – Николетт тряхнула головой, старательно прогоняя воспоминание, мелькнувшее, подобно молнии. Собрание, ночь, десятки мрачных лиц и юноша с удивительно невинным лицом и кинжалом убийцы, спрятанным в рясе. Невинные убивают?! Во имя Господа! Как все просто! Религиозный фанатизм. Так это называется у людей. Непорочные идут проливать кровь ради бога в небесах, который якобы им это велел. И любое злодеяние оправдано тем, что они совершают его во имя бога. Они чувствуют себя святыми. Будут ли они гореть в аду?

Николетт попыталась прогнать из памяти лицо юноши и не смогла. На него было приятно смотреть и в то же время больно. Он скоро умрет. Она чувствовала печать смерти на его гладком лбу. Самоубийцы! Они всегда казались ей особенно привлекательными. В них крылась какая-то загадка, неподвластная даже дьяволу. Что заставляет людей идти на смерть во имя своей веры.

Тот юноша был готов принести себя в жертву ради благого дела. Он не знал, что сотворит. Николетт представила, как кинжал врезается в его же собственные кишки. Так легко было устранить его прямо сейчас, но она медлила.

Почему? Зачем? Разве стоит сохранять ему жизнь. Он сам выбрал смерть. Вернее, самопожертвование. Так он это называет. Он готов погибнуть сам, чтобы утянуть за собой то, что считает злом.

Она легко пожала плечами. Тяжелые бархатные портьеры с кистями сами опустились на окна, закрыв собой ночь. Она им молча велела это сделать. Она не хотела сейчас думать об Эдвине или видеть его. Она хотела еще раз увидеть того юношу.

Отвергнутая

Джоселин ждала напрасно. Как когда-то давно в просторной зале дворца, так и сейчас у мелкого переплета решетки. Молельня была пуста. Фердинанд не спешил на свидание. Наверное, он вообще не придет. Но она ждала все равно. Ее наряд был строгим и, как положено вдове, черным, но все равно роскошным. Дорогая ткань, старания швей, драгоценности, блестящие в черной тафте, и черных, как смоль, волосах, изящные гребни, серьги, прическа, даже со вкусом подобранная кружевная мантилья – и все это лишь для того, чтобы привлечь внимание молодого мужчины, который предпочел бы быть бесполым существом.

Иногда она начинала озлобляться. Ее гнев находил выход на слуг. Жаль, что монахов из этого ордена нельзя было отходить хлыстом. Жаль, что умер отец Фердинанда. Он бы не позволил единственному прямому наследнику закончить вот так. В этой могиле, благоухающей цветами и миром. Здесь людей хоронят живьем.

Раньше запах жасминов, оплетавших изгородь, ее успокаивал, но сейчас уже нет. Цветы снятся к несчастью. Теперь она понимала это. В последнее время ей часто снились желтые розы, яркие и пышные, подобные многослойному солнцу. А вслед за этими снами наступали мучительные вспышки ревности. Ей казалось, что в келье Фердинанда кто-то поселился. Некое существо, похожее на ангела. Это были не сны. Оно виделось ей повсюду, казалось, что его острые когти вот-вот вырвут серьги из ее ушей. Во снах они часто делали это: драли ей лицо, вырывали с кровью из мочек бриллиантовые сережки. В ее недавних снах из желтых роз выползали черви. А Фердинанду было все равно.

Он молился себе… Как человек, считающий себе близким к богу, может быть одновременно таким бесчувственным. Почему он никогда не замечал страдания женщин, которые сходили по нему с ума. Ведь тогда он еще не был монахом. А потом как будто нечто призвало его, и он скрылся от мира насовсем.

Сумасшедший, но такой желанный.

Ее пальцы впивались в витый переплет. Железные прутья врезались в кожу до крови. Как долго можно спускаться по крутым монастырским лестницам, чтобы дойти до того, кто пришел тебя навестить? Время, которое уже прошло, казалось вечностью. Она уже и не надеялась увидеть вдалеке его белокурую голову. Фердинанд чуть было не прошел мимо, даже не заметив ее. Ей пришлось окликнуть его несколько раз, прежде чем он посмотрел в ее сторону и сухо кивнул.

Вспомнил ли он хоть что-то из своей прежней жизни, увидев ее здесь? Пожалел ли о том, что оставил?