Ника Сафронова - Эта сука, серая мышь Страница 11

Продиктовала номер и – ни тебе спасибо, ни тебе пожалуйста – отключилась.

– Что ты с ним канючишь? – сказала она мне, пока шло соединение с Таловым. – Конкретнее надо!

Дозвонившись наконец-то до Миши, Оксанка ему все подробненько изложила. Кажется, он не очень-то понял, каких действий от него ждут. Потому что потом она ему еще разжевала: он должен использовать все свои связи и покарать наглеца.

– Попробует что-то сделать, – проинформировала меня подруга о результатах данной беседы.

Дорога до Воронежа показалась мне сущим адом. К концу первого дня я была вымотана настолько, что с трудом дотянула до какой-то придорожной гостиницы, где вместо окон прорубили бойницы. А вместо кроватей накидали тощих матрацев с клопами.

Нам с Оксанкой к тому же достался еще и один на двоих. Оказалось, даже здесь с местами не все так гладко. Нас подселили к какой-то тетке, которая носила тельняшку, камуфляжные штаны и выглядела во всем этом невообразимо мужественно.

Оксанка только вернулась из душа.

– Поля! Очень советую! Ощущение такое, будто заново родилась, – расчесывая на ходу влажные волосы, сообщила она, – если, конечно, тебя не смутят представители мокричных во всем своем многообразии.

Тетка, впоследствии оказавшаяся Зухрой, вскипятила в литровой банке воду.

– Будэтэ чай, дэвочки?

– С удовольствием! Спасибо огромное! – Дорохова порылась в сумке. – А у нас есть трубочки со сгущенкой! – выложив сладости, она подсела к столу.

Мне на нее даже смотреть было больно. Оксанка сидела в коротком махровом халатике и шлепанцах на босую ногу. А батареи в этом помещении если и имелись, то служили каким-то иным целям, но никак не на обогрев.

Сама я, устроившись на матрасике, куталась в колючее верблюжье одеяло. Заставить меня сейчас выбраться из тепла было настолько же нереально, как научить Преснякова петь басом. Медленно хлопая ресницами, я пыталась уговорить себя хотя бы пойти ополоснуться с дороги. Кроме того, нужно же было как-то поучаствовать и в жизни общественности.

Дорохова с нашей соседкой спелись на раз-два-три. У них моментально образовалась тема для разговора. И они обе перестали обращать на меня внимание. Ну и бог с ними! Какое мне дело до потуг Зухры наладить в этих краях фруктовый бизнес? Заряд бодрости! Струя обжигающе горячей воды – вот что мне сейчас необходимо!.. Надо собраться с духом… Надо пересилить себя…

Силилась, силилась, да так и отъехала в мир сновидений, завалившись на бок, как чемодан.

Утром я почувствовала себя гораздо лучше. Однако перспектива опять сесть за руль сгубила на корню зарождающийся оптимизм. Оксанка дрыхла, повернувшись ко мне спиной, скрючившись в своем халатике, как зародыш, она практически раскатала меня по стене.

Зухры уже не было. Только на столе осталась кое-какая ее собственность: коробка ягодного «Пиквика», банка и кипятильник. Видимо, специально не стала убирать, чтобы мы с утра попили чайку.

Мужественная, а какая внимательная!

Стараясь не разбудить подругу, я переступила через нее. Взяла мыло, полотенце, зубную щетку. И пошла осуществлять неосуществленное.

Да-а, с мокрицами Оксанка определенно ничего не напутала. Жуть какая! А добиться не только обжигающей, но даже просто горячей воды мне так и не удалось.

Позавтракали. Колбаски, сырку, туда-сюда. Снова поехали. Я уже чую, внутри закипает волна протеста. А впереди еще – мама не горюй! – километров двести восемьдесят, не меньше. Вот я Оксанке и говорю, чтобы как-то отвлечься:

– Слушай, зайчонок, а почему ты так грубо с Лихоборским разговариваешь? – Я же «не в курсе», что у них лямур-то был, непонятно мне ничего…

Она как-то сникла разом. Даже перестала орать на всю машину «Останусь пеплом на губах… Останусь пламенем в глазах…» (это она диску помогала). Помолчала минуты две и отвечает:

– Он растоптал кое-что…

Ну, знамо дело, что он ей растоптал. Но мне-то снова «невдомек»…

– О чем ты? – говорю.

– Да! Не бери в голову! Наступил как-то на мои солнцезащитные очки. Я с тех пор его ненавижу!

Так и не добилась от нее откровенности. Что за упрямая девица! А мне так любопытно, как она его отфутболила! Аж зудит! Ну ладно…

За Ельцом обстановка опять накалилась. Повыплывали Лукашенки в париках и иже с ними. Вплоть до самого Воронежа мы только и делали, что скрывались от автомобильных маньяков. Оксанке они всюду мерещились.

– Так! Пропусти, пропусти этого… А теперь смотри!.. Ну! Что я тебе говорила?.. Ты видишь его лицо? Видишь, плоское? Это у него родовая травма – на кулак акушера нарвался… Так что ты меня слушай! Я опасность жопой чую!

Говорила так и нервно затягивалась. Как будто и впрямь едва в живых остались!

К ночи ближе выпутались из воронежских тупиков. Даже с картой еле разобрались. Тут уже с ростовской трассы свернули. Поехали проселками. Замелькали где добротные, а где и не очень, сосновые срубы. Приусадебные участки. Грязь вперемешку со снегом.

Добрались до развилки. От нее до нашей деревни рукой подать. Домов там немного. И все рассыпаны по холму. Но вспомню ли я? Все же лет десять не была здесь…

– Ну-ка, зайчонок, дай-ка мне мою сумку. Хочу с Зоей связаться. Не помню, как к дому лучше проехать.

– Держи! А моя батарейка сдохла уже.

– Ну я-то свой телефон заранее отключила. Знала, что сестре придется звонить. А ты бы поменьше с Гариком болтала! Все равно какую-то глупость обсуждаете!

– Это почему же? – возмутилась Оксанка.

– Ну, ты меня извини, но эти твои вопросы, дала ли ему кладовщица и обязан ли он теперь будет на ней жениться, меня просто шокируют! Особенно если учесть, что он – твой молодой человек!

– Хм, – пожала плечами Дорохова, – а по-моему, мило…

Зоя при звуке моего голоса аж расплакалась:

– Полина! Ну что же ты телефон выключила? Тетя Рая уже все провода оборвала! Я с ума схожу! Вдруг разбились, вдруг еще что-то! Ну кто так делает!

Я долго оправдывалась, объяснялась. Просила сообщить мамочке, что с нами все хорошо. Так сама нанервничалась, что забыла узнать то, ради чего звонила.

По окончании разговора я обратила внимание, что Оксанка сидит с видом Владимира Семеновича (того, который не Высоцкий).

– Что? – говорю.

– Ну а к дому-то все-таки как лучше проехать?

Ничего. Справились. Оказалось, моя девичья память еще крепка как гранит. Прямо сердце запрыгало, когда из-за голых берез показалась знакомая черепица.

Дороховой этого не понять. Она свое детское лето провела на курортах. Ну а я на каникулы ссылалась сюда. И до самой осени была неотлучна, как Ленин из шалаша.

Мы подъехали к забору, и я коротко посигналила. Стали ждать, пока кто-нибудь выйдет, нас впустит.