Евгения Перова - Созданные для любви Страница 11

Воспитывали меня монашки строго, тем удивительнее мне было оказаться в Усадьбе, роскошь которой смутила детское воображение. Помню этот день очень отчетливо и, оглядываясь в прошлое, вижу маленькую белокурую девочку в длинной черной юбке и белой кофточке, застыв посреди огромного, как мне тогда казалось, зала. Наверно, я запомнила свое отражение в одном из зеркал, которые поразили меня чрезвычайно, потому что до сих пор я ни одного зеркала не видела.

Меня отвели в детскую и поручили нянюшке. Няня Глаша помыла меня в большом медном корыте – я очень стеснялась, но не смела перечить. Потом она заплела мне косу и нарядила в белое платьице с оборками и кружевами, перепоясанное ниже талии широким розовым кушаком – Елена Петровна заранее посылала одну из горничных в Тверь за моим «приданым». Глаша покормила меня сладкими белыми булками, каких я никогда прежде не пробовала, а в кружечку налила что-то горячее и очень вкусное, коричневого цвета – это было какао. Потом мы пошли к моей благодетельнице, которая осмотрела меня очень внимательно и похвалила:

– Хорошая девочка! Пойдем, милочка, я тебя кое с кем познакомлю! – И взяла меня за руку.

Я, раскрыв рот, озиралась по сторонам с каким-то даже благоговением – после монастырских келий Усадьба представлялась мне царским дворцом. Шли мы, как мне показалось, очень долго. Наконец, Елена Петровна отворила какую-то дверь, и мы вошли в небольшую, но очень уютную классную комнату, где нас почтительно приветствовал высокий дяденька в очках, на которые я так и уставилась, поскольку тоже раньше не видала. Ох, скольким же вещам пришлось мне удивляться, пока не привыкла!

Дяденька оказался гувернером – его воспитанника, сидящего за столом, я не сразу заметила, а он уже давно рассматривал меня и улыбался. Наконец я увидела мальчика в бархатном синем костюмчике, с виду моего ровесника – он вылез из-за стола и подошел ко мне. Я опять застеснялась и смущенно прижалась к Елене Петровне – ее я уже знала и не боялась, а мальчиков раньше никогда не встречала. Она рассмеялась:

– Не бойся, деточка! Алеша тебя не обидит! Он у нас настоящий рыцарь!

Я не знала, что такое рыцарь, но мальчик выглядел совсем безобидным и смотрел на меня так ласково, что я успокоилась.

– Вот, Алешенька, подружка тебе! – сказала Елена Петровна, слегка подтолкнув меня к Алеше.

Он взял меня за руки и… И поцеловал в обе щеки! Я вся залилась краской и посмотрела снизу вверх на Елену Петровну: разве это прилично?! Она улыбалась:

– Ну вот и познакомились. Идите, дети, играйте!

– Как тебя зовут? – спросил Алеша.

– Онечка… – прошептала я, потупившись.

– Онечка! Какое милое имя! А я подумал – ты Снегурочка! Такая вся беленькая!

– А кто это – Снегурочка?

– Ты не знаешь?!

– Нет…

– Я расскажу!

Так началась моя новая жизнь. Довольно скоро я забыла монастырские порядки и стала обычным ребенком – веселым и шаловливым, хотя шалости мои были весьма невинными. Елена Петровна привечала меня, Алеша всячески опекал, так что скоро и все домашние полюбили маленькую воспитанницу. Я была послушным и услужливым ребенком, никогда не капризничала и с искренним доброжелательством относилась ко всем обитателям Усадьбы, будь то конюх или горничная. Но, несмотря на доброе отношение к себе моей благодетельницы и ее внука, я всегда помнила свое место и знала, что не ровня барчуку Алеше. Мать игуменья, навещавшая меня время от времени, неустанно об этом напоминала.

Поначалу меня ничему специально не учили, но я сама впитывала знания, как губка, сидя рядом с Алешей во время занятий, и гувернер Карл Фрицевич, увидев мое усердие, стал и мне давать задания, побуждая своего воспитанника к невольному со мной соревнованию. Читала я гораздо лучше Алеши, легко разбирая даже церковнославянскую вязь, да и писала грамотнее, а уж почерк точно был лучше Алешиного корябанья. Зато совсем не знала арифметики, и тут уже Алеша меня просвещал. Я оказалась очень способным ребенком и в один прекрасный день поразила княгиню, приветствуя ее поутру на чистом французском языке и с хорошим произношением.

Думаю, что сильно развлекала Елену Петровну своим простодушием, непосредственностью и наивной религиозностью – сама она была настроена весьма скептически, и никакой религиозной экзальтации в ней не наблюдалось, хотя все обряды исполнялись исправно. Но гораздо больше занимала Елену Петровну моя способность к предвидению будущего, обнаружившаяся случайно. Я сама и не подозревала, что в этом есть что-то экстраординарное. Так, я всегда заранее знала, когда придет с визитом мать игуменья или когда соберется навестить нас младший сын княгини – Николай Львович. К тому же я выигрывала у Алеши любые пари, угадывая, что за пирожное подадут за обедом или какого цвета будет Halstuch на гувернере.

Карл Фрицевич был порядочным франтом, правда, несколько отставшим от моды – Николай Львович, к примеру, уже повязывал галстук-бабочку, который вошел в употребление после второго представления оперы Джакомо Пуччини «Мадам Баттерфляй», когда весь оркестр появился перед публикой в подобных галстуках. А у Карла Фрицевича было множество атласных шейных платков самого разного цвета: от давленой брусники до модного оттенка электрик, с узором из турецких огурцов, звезд или дубовых листьев. Надевал он их, соотносясь лишь с собственным настроением, и скреплял жемчужной булавкой, подаренной ему Еленой Петровной по случаю сорокапятилетия.

Карл Фрицевич был из обрусевших немцев, но эксцентричностью мог превзойти любого англичанина: каждое утро в любую погоду он бегал по аллеям парка, смущая молоденьких горничных своим голубым исподним, потом еще и нырял в пруд голышом, а зимой обтирался снегом. В городе ему приходилось трудней, но он и там как-то устраивался. Повзрослев, Алеша стал составлять гувернеру компанию – спортивную форму ему выписали из Лондона. Я тоже хотела участвовать в таком развлечении, но Елена Петровна сказала, что для девушки это неприлично.

Мы с Алешей очень привязались друг к другу: мама мальчика давно умерла, отец о нем не вспоминал, так что мы с Еленой Петровной и составляли всю его семью. Забавно, что у нас троих оказалось одинаковое отчество, хотя мое выбрано было случайно. Еще, конечно, существовали Алешины кузины, с которыми я познакомилась первой же зимой, когда мы приехали в Санкт-Петербург. Наденька и Зиночка – Нинишь и Зинь-Зинь, как звали их домашние, встретили меня с ревнивой настороженностью, считая Алешу своей собственностью. Они походили друг на друга как близнецы, хотя были погодками: темные кудри, ярко-голубые глаза, румяные щечки – как и у Алеши. Не найдя, к чему придраться – я была скромна, хорошо воспитана, а одета не хуже их, они постепенно прониклись ко мне снисходительным дружелюбием, особенно младшая Зинь-Зинь, которой тогда только что исполнилось пять лет.