Сандра Браун - Любовь взаймы Страница 11

— А я думаю, что имел, — сказала она потрясенно. Лаки попытался успокоить ее:

— Он не говорил о столкновении, Марси. Он говорил о том, что ты навлекла мамин гнев на его голову.

— Он не в себе, Марси. — Воинственность Лори поулеглась. Она нежно улыбалась. — Глубоко в душе он, наверное, благодарен вам за то, что вы были с ним вчера вечером и помогли ему сделать то, что он действительно хотел сделать — вернуться домой. Вы дали ему возможность подчиниться вам и все же не потерять лицо. Мы все должны быть вам глубоко благодарны, и Чейз тоже.

Марси неуверенно улыбнулась им всем, потом взяла свое пальто и ключи.

— Раз вы здесь, я могу попрощаться.

— Я провожу тебя до машины.

— Ни к чему, Лаки, — сказала она, поспешно отворачиваясь, чтобы самой открыть дверь. Она не хотела показывать им свои слезы. — Я зайду позже — узнать, как он. До свидания.

То, что было мокрым снегом в ста милях к западу, в восточном Техасе обернулось холодным, мерзким, хлестким от ветра дождем. Марси осторожно вела машину: капли дождя на ветровом стекле и ее собственные слезы делали дорогу почти невидимой.

Когда поздно вечером того же дня кто-то постучал в его дверь, Чейз разразился долгими проклятиями. После того, как его квартиру вытерли, пропылесосили, вымыли, вычистили и обработали дезинфектантом, она наконец стала чистой, пустой и молчаливой. Оказавшись наедине с самим собой и неотступной болью в ребрах, он доедал обед в благословенной тишине.

Он подумал было, что не станет отзываться на стук. Пришедший, кто бы он ни был, может подумать, что Чейз спит, и уйдет. Однако в слабой надежде, что это может оказаться Лаки, тайком притащивший ему что-нибудь покрепче чая или кофе, он поднялся из-за стойки бара и прошлепал босыми ногами к двери.

На пороге стояла Марси с букетом цветов. Насколько он мог вспомнить, он еще никогда не видел ее в джинсах. Ее ноги казались в них длинными и стройными — какие, оказывается, у нее великолепные ляжки.

Под коротким стеганым жакетом из джинсовой ткани была надета футболка, украшенная брызгами металлизированной краски, но все равно это была футболка — нечто весьма далекое от деловых костюмов, в которые она обычно одевалась.

И волосы она тоже распустила. Вместо аккуратно пригнанного пучка, который был у нее утром, по плечам ее рассыпались локоны цвета темного пламени. Они были усеяны каплями дождя, которые переливались, как осколки бриллиантов, в ярком свете фонаря на крыльце. Ему не особенно нравились рыжие волосы, но он заметил, что волосы Марси казались сегодня вечером мягкими и красивыми.

Почти единственной знакомой деталью были очки. Почти все годы в школе Гусенок Джонс носила очки. Теперь ему пришло в голову, что два года назад, когда они снова встретились в его кабинете незадолго до того, как отправились с Таней смотреть злополучный дом, — в день, когда Таня погибла, Марси, по-видимому, была в контактных линзах.

— На улице холодно, — сказала она.

— Ох, извини!

Шаркая, он отодвинулся в сторону, и она проскользнула мимо него в дом.

— Ты один?

— К счастью.

Закрыв дверь, он повернулся к ней. Ее глаза обес-покоенно скользнули по нему, и ему захотелось улыбнуться. Чтобы сделать матери приятное, он принял ванну, побрился и вымыл голову. Но он не стал одеваться и по-прежнему был только в купальном халате.

Старая дева вроде Марси, наверное, не привыкла разговаривать с босыми, голоногими и гологрудыми мужиками, хотя она не потеряла самообладания, когда он в больнице встал с кровати в одной только повязке.

Однако больничная палата — это безопасное, некомпрометирующее окружение, в отличие от принадлежащей мужчине квартиры. Чейз почувствовал ее неловкость и решил, что так ей и надо, раз она вперлась туда, куда ее не звали.

— Это тебе, — и она протянула ему живописный букет.

— Цветы?

— Это что, роняет мужское достоинство? — раздраженно спросила она.

— Дело не в этом. Они напоминают мне о похоронах. — Он положил букет на кофейный столик, который Девон сегодня днем отполировала до зеркального блеска. — Спасибо за то, что ты подумала о цветах, но я предпочел бы бутылку виски. Все равно, какого сорта.

Она покачала головой.

— Пока ты принимаешь болеутоляющее — нет.

— Эти пилюли не снимают боль.

— Если у тебя в груди болит настолько сильно, то, может быть, тебе следует обратиться здесь в «Скорую помощь», чтобы тебя положили в больницу?

— Я не об этой боли говорил, — пробормотал он, отворачиваясь и направляясь к бару, где остался его обед. — Хочешь?

— Чили? — Она с отвращением уставилась в плошку с жирным мясом, тушенным по-техасски, с острым красным перцем. — А что случилось с куриной лапшой, которую приготовила тебе твоя мать?

— Я ел ее на ленч, но второй раз подряд она мне в глотку не полезет.

— Я купила сегодня консервированное чили, считая, что через пару дней это будет удобной едой. Но такая острая пища сейчас, наверное, совсем не то, что тебе нужно.

— Не нуди насчет того, что я ем.

Он опустился на табуретку и отправил в рот еще одну ложку. Подняв голову, он кивнул в сторону другой табуретки, приглашая ее сесть. Она сбросила жакет и села.

Очистив плошку до дна, он оттолкнул ее от себя. Марси встала и отнесла ее в мойку. Там она тщательно ополоснула ее и поставила в посудомоечную машину рядом с кастрюлькой, в которой он грел мясо. Потом вернулась к кофейному столику, взяла цветы и поставила их в высокий стакан, который поместила на стойку бара прямо перед ним.

— Нет смысла обрекать их на преждевременную смерть только из-за того, что ты идиот, — сказала она, снова устраиваясь на табуретке.

Он нахально хмыкнул:

— Пропадаешь зазря, Марси. Из тебя вышла бы чудесная женушка. Ты такая… — Он замолчал и всмотрелся в нее попристальнее. — Что у тебя с глазами?

— Что ты имеешь в виду?

— Они покраснели. Ты плакала?

— Плакала? Конечно, нет. Меня что-то линзы стали беспокоить. Пришлось их вынуть.

— Линзы… Пока я не увидел тебя в очках, я и не подумал, что ты теперь носишь контактные линзы. Твоя внешность очень изменилась по сравнению со школой.

— Несколько двусмысленный комплимент, но все равно — спасибо.

Он перевел взгляд на ее грудь.

— Ты больше не плоскогрудая.

— Все равно ничего примечательного. Не то что у твоей возлюбленной.

Лицо его напряглось.

— Возлюбленной?

— Та, вчерашняя дама…

Он успокоился.

— А… У нее сиськи что надо, гм?

Марси выставила руки перед собой:

— Вот досюда. Ты что, не помнишь?

— Нет. Ни единой черты.

— Ты не помнишь серебряные волосы и пронзительно алые ногти?