Галина Щербакова - Метка Лилит Страница 11

– Я тебя ждал, – сказал белый как лунь старик. – Ты устала, сними обувь, я приготовил тебе таз с теплой водой. Успокой ноги. А потом я тебя покормлю.

– Откуда ты знал? – спросила Эльвира.

– Было сказано: придет чеченка без кисти руки с русским ребенком.

– Кто сказал?

– Кто-кто? – засмеялся старик. – Сначала птица, потом змея, а совсем недавно – видишь, кизил? Он старый, как я. И уже плохо соображает, но увидел тебя раньше всех. Это он велел греть воду.

– А что с нами будет, дедушка? – спросила Эльвира, опуская ноги в таз и испытывая невыразимое блаженство. – Что будет? Мы умрем?

– И снова воскреснем, вручив свою душу Богу. Душа – это такой свиток, в котором записано все – хорошее, плохое, записаны наши слабости и таланты, наш ум и наша дурь. Если мы не убивали людей и животных, не развязывали войны, если мы никого не казнили, если в нашем свитке нет крови, мы вернемся на землю. Мы попадем в то место, где можно будет исправить наши слабости. Мы можем стать горцами, а можем эскимосами, неграми и королями.

– Сказка, – сказала Эльвира.

– Как хочешь думай. Тебе еще не скоро сдавать свиток, тебе главное – спасти мальчишку от войны. Война будет очень долго. Ни в коем случае твой мальчик не должен это видеть. Надо собирать детей, не знающих войны. Ты пойдешь к морю, там возьмут тебя на корабль, и ты уедешь… Тебе скажут куда.

– Странные вы говорите вещи. У меня в кармане сто рублей, и, по-моему, они уже давно ничего не стоят.

– Ты пойдешь без денег, но у тебя будет все. В нужный момент я буду тебе подсказывать.

– А вы, дедушка, кто? – спросила Эльвира.

– Я проводник, – ответил старик. – Нас немало. И не все мы старики. Наша задача – спасти тех, кто способен забыть войну. Это очень трудно, потому что все записано в памяти души. Но ты не делала зла. И ты попадешь на другую землю. И проснешься с чистой от прошлого душой.

Уже через час Эльвира с Ванечкой шла к морю. Иногда их кто-то брал на арбу, а кто-то и на машину. Но скоро впереди засинело море, и она пошла прямо к единственному пароходику, который покачивался на причале.

– Иди, – крикнули ей с мостков, – у нас времени – десять минут.

Где-то…

«Интересно, где сейчас Эльвира?» – думал в эту минуту Вахид. Они были в Панкисском ущелье, и каждый ждал своей очереди пролить кровь не раньше, чем его убьет русский.

– Чего этим русским надо? – спрашивали друг друга жившие там крестьяне. – Разве это их земля?

– Это они нам мстят за Сталина.

– Ты совсем дурак! Это ж они его, бандита недоученного, выбрали в вожди.

– Нет, – вставлял кто-то. – Это все нефть. Я так думаю: провались вся нефть в преисподнюю – и войны кончились бы.

– И машины кончились бы, и трактора, и стали бы мы дикими.

– Это Шота Руставели был диким? Или ихний Ломоносов?

– Но, к сожалению, тогда тоже воевали.

– Тоже мне война! Так, игрушки.

– Наполеон – игрушка? Москву спалил.

– Ну, и ему досталось будь здоров.

– Войны вечны, потому что вечны злоба и зависть.

– А по-моему, другая причина. Люди не любят работать. Им милее захватить чужое и сожрать.

Где-то…

Дом Саида костью сидел в горле у родителей Аркадия. Они давно завистливо рассматривали с балкона многоэтажки завитую диким виноградом террасу, ухоженный двор, летнюю кухню, из которой все прошлые лета вкусно пахло вареньем из кизила, орехов, лепестков роз и много еще из чего. У них же на даче ничего не родило. Огурец в парнике вырастал в желтого дурака размером с кабачок, редиска была худая, пустая, но хвостатая, как мышь, яблоки червивели с завязи. Даже сирень уже на ветке была вялой, как будто три дня простояла в банке.

Закинули удочку начальству. Дом пустой – беженцы не в счет, – а они за него отдадут квартиру со всеми удобствами, и не дело, мол, стоять дому без хозяина. Начальство (свои люди) сочло аргумент резонным. Тем более что сын Аркадий собирается добровольцем в Чечню. Ну?!

Собравшись на поляне, Аркадий сотоварищи пили, а потом били об камни бутылки из-под пива и водки. Аркадий делился личным горем: уже настроился идти в военкомат – и такой облом.

Родители же Аркадия, получив дом Саида, решили, что сына надо женить. Толку от него чуть. Его обещают взять учителем физкультуры в школу. Деньги никакие, но место все-таки приличное. За хороший нарез земли (мама постаралась) главврач больницы вынул из архива историю болезни Аркадия: «Спалите от греха подальше».

Аркадию школа понравилась. Дети – самое то, глина, из которой лепи что хочешь. Хорошая подготовка к войне. Он слепит из мальчишек солдат имени Матросова. Мало ли что война утихает? То ли еще будет!

Когда стали формировать младшие классы, случилось недоразумение. Пятерых детей не досчитались. Как-то враз их семьи снялись с места и исчезли. Забили окна досками и ушли, и никто не видел, ни когда, ни куда. Исчезли и Олеся с Тимуром, и Лейла. И откуда? Со двора самого Аркадия!

Этот факт очень разбередил душу хозяина накануне свадьбы. Поселенцев со двора Саида родители хотели выгнать сразу же, но он, Аркадий, вдруг встал на защиту. Дело в том, что он давно положил глаз на скорбную женщину, не снимающую платок. А родителям сказал, что она останется домработницей у молодой жены.

Молодая жена была дочерью военачальника местного розлива, который слыл зверем у солдат, но за дисциплину был в чести у начальства и имел все возможные грамоты, какие теперь легко печатаются в любой типографии. Капризная дочь полковника не сумела одолеть десять классов, хотя сидела за одной партой с беженкой Тамарой, но даже списывала все наоборот. Она была грудаста, буйноволоса и давала щипать себя с пятого класса.

А тут возьми и случись история: из части сбежали пятеро солдат с полным боевым снаряжением. Начальник избил дежурных, свернул скулу лейтенанту, который отвечал за политический облик в части, выпил семисотграммовую бутылку водки и пошел домой дворами, матерясь и плача одновременно. В закоулке на низкой лавочке сидела девчонка, видимо, кого-то ждала, почесывая лодыжку. Вот это движение пальцев по коже привело полковника в невыразимое возбуждение. Он сделал два шага и завалил ее на скамейку. Она что-то кричала, но он не слышал, и только когда натягивал штаны, до него дошло.

– Ты что, отец, уже совсем того? Больше баб нету?

Он отрезвел мигом, вспомнил побег солдат, свороченную скулу лейтенанта, бутылку, которую выдул без передыха. И вот на тебе – дочь Надька. Это ж тюрьма, если брать всю совокупность.

– Я, доча, в неприятностях по самую жопу, выпил и шел, как слепой. Прости, Христа ради. Не говори никому.

– Да ладно тебе. Что я, целочка, чтоб мне от тебя обрыдаться? – Она одернула юбку и пошла, виляя попой, навстречу какому-то парню.