Луи де Берньер - Дочь партизана Страница 11

Ну, я почти догадался, чем оно все кончится. Если по дому летает коноплянка, а на подоконнике дремлет кот, и птичка, стукнувшись об оконное стекло, падает на тот же подоконник, то котяра ни в чем не виноват. Роза же была всего лишь маленькой девочкой, еще не ведавшей о ледяном равнодушии природы.

С трепыхавшейся птичкой в зубах Яблок спрятался под кресло. Роза вскрикнула и попыталась вызволить пленницу, но кот еще глубже забился в укрытие. Девочка выдернула птицу из кошачьей пасти, однако в руке ее осталось лишь безголовое тельце. Кот полоснул когтями, наградив хозяйку глубокими царапинами, а затем перешел в полномасштабную атаку с применением клыков и лап.

Роза завизжала и попыталась стряхнуть осатаневшего кота. Я не помню всех деталей, но, видимо, она слишком сильно встряхнула рукой, потому что кот перелетел через всю комнату, и дело кончилось двумя бездыханными питомцами.

Пришел отец, постарался ее утешить. От него уютно пахло табаком и одеколоном, вспоминала Роза. Вдвоем они сложили надвое разорванную птаху, у которой и глазки-то не успели погаснуть. Еще мучительнее была новость, что кот сломал себе шею.

Кто внезапно терял питомцев, поймет Розино состояние. Только нужно помнить: она была совсем маленькая, считала себя убийцей и боялась, что ее посадят в тюрьму.

В дальнем уголке сада Роза похоронила кота и птицу в одной могиле, после чего на пару дней девочку отправили к лысой бабушке. Однако по возвращении Розу ждал новый удар: могила оказалась слишком мелкой, и потому коноплянка сгинула вообще, а коту выгрызли брюхо. В летнюю жару истерзанный труп с багровой дырой источал кошмарную вонь. Под хвостом и на морде копошились опарыши. Казалось, будто мертвый кот скалится. Роза выкопала могилу поглубже, но с тех пор не могла спокойно смотреть на кошек.

В заключение она сказала, что чурается кошек, чтобы для них же не вышло беды, и поэтому ВБД лучше не выпускать котенка из своей комнаты.

Я терпеливо выслушал всю историю и даже посочувствовал, но, если честно, сгорал от нетерпения услышать другой рассказ – о жизни проститутки. Скорее всего, во мне говорил сладострастный соглядатай.

Мы уже немного сблизились, и на прощанье Роза легонько меня обнимала и дважды чмокала в щеки, как француженка. Как-то раз задержала ладонь на моем рукаве и сказала:

– Так приятно, что ты меня слушаешь. Я кажусь себе интересной.

– Я еще не встречал такого интересного человека, – ответил я и удостоился еще одного поцелуя.

9. Узник Ясеноваца

Меня к ней влекло, и я не особо старался себя обуздать.

Меня к ней влекло, и я не особо старался себя обуздать. Я из тех, кто, словно кошка, признаёт себя виновным, лишь когда застукают. Кроме того, было совсем несложно заехать к ней по пути домой или даже нарочно сделать крюк. В округе практиковали три врача, да еще я обслуживал большой район на юге Англии, так что работал без расписания. Бывало, я звонил – удостовериться, что Роза дома и расположена поболтать, и оттого часто общался с евреем-актером, единственным владельцем телефона. Похоже, роль посланника его не тяготила, а Роза почти никогда не отказывала мне в визите. При встрече она целовала меня в обе щеки, что мне нравилось, хоть и было не очень по-английски. Теперь-то многие переняли континентальные манеры и лижутся даже со смертельным врагом.

На устрашающе грязной плите Роза варила крепкий черный кофе, в «гостиной» мы усаживались по бокам газового камина, и хозяйка, дымя сигаретой, повествовала о своей жизни. Нынче сам поражаюсь, каким терпеливым слушателем я был, но, сказать по правде, истории эти интересовали меня не меньше самой рассказчицы. Я много чего узнал. Удивительно, однако жена ни разу не учуяла, что я весь пропах табачным дымом. Вообще-то она уже давно перестала меня замечать. Супруга тратила мои деньги, а в остальном я ее ничуть не интересовал и потому, невзирая на все мои щедроты, был призраком в собственном доме.

К счастью, я никогда не курил; лет в двенадцать попробовал, и меня стошнило. Много моих знакомцев приняли тяжкую смерть от курения, и будь моя воля, всех табачных фабрикантов и торгашей я б расстрелял по обвинению в массовых убийствах.

Было бы лучше, если б я не втюрился так безоглядно. Да, пожалуй, я влюбился – а как еще это назвать? Я не понимаю, что такое влюбленность, хотя, думаю, пару раз это со мной случалось, уж с Розой-то явно. Медицинские справочники и документальные телефильмы ничего не разъяснят. Давеча пришла мысль, что любовь – нечто противоестественное, что познается через кинокартины, романы и песни. Как отличить любовь от похоти? Ну, похоть все же понятна. Так, может, любовь – изуверская пытка, придуманная похотью?

Сомневаюсь в точности слова, но, конечно, я был очарован. Возможно, потому, что имел дело с проституткой. В моем мирке это было невероятной экзотикой. Все равно что дружить с коброй или пумой. Я млел от собственной отваги. Казалось, меня уносит куда-то вдаль.

Надо же, как странно: я превратился в Розиного двойника и теперь рассказываю ее байки. Стал ей превосходной заменой. Знаете, прям неймется поведать о ней, словно ее судьба важна не только мне. Я знаю ее дом под Белградом, будто сам в нем жил. Нет, я никогда там не был, но Розины воспоминания храню, как свои собственные.

Дом в поселке, что в двух километрах от Белграда, был совсем ветхий: некрашеные оконные рамы в облезшей грунтовке, известкой беленные стены, испещренные громадными трещинами, – в одной, пока не залатали, жили совы. Тяжелая черепичная крыша от старости скособочилась, и обитатели рассредоточивали ведра по всему дому. В старину на первом этаже устраивали хлев, чтобы скотина своим теплом обогревала верхнее жилье. Розино семейство обустроило внизу кухню, где в основном и обитало. Две соседние комнаты, которые риелтор назвал бы «гостиными», почти не использовались. Мощенный плитами кухонный пол укрыли циновками. Роза досадливо вспоминала, как часто спотыкалась об их задранные края.

Три верхние спаленки выходили на скрипучую площадку, где висели фото старых отцовских товарищей-партизан. Юные, тощие, беззаботные, они позировали на фоне итальянских танков или рядком сидели на стволе гаубицы. На одной фотографии маршал Тито пожимал руку Розиному отцу, на другой Уинстон Черчилль помахивал сигарой. Еще были портреты Сталина и пророчески бородатого Фиделя Кастро, тоже с огромной «гаваной». Четыре отцовских кумира.

Роза никогда ничего не выбрасывала, и комната ее напоминала захламленный склад, где хранились заводные игрушки, куклы и всякие штуковины – например, логарифмические линейки. На книжной полке соседствовали «Капитал», творения Шекспира, народные легенды и детские сказки докоммунистической поры, живописавшие приключения кроликов и кошечек, которые в человеческой одежде отправлялись на подвиги, с собой прихватив корзинку с пирожками. Одну стенку наискось перечеркивал след пулеметной очереди, наследия Белградского сражения, а в подоконнике застряла пуля, выпущенная из оттоманского мушкета.