Энн Риверс Сиддонс - Королевский дуб Страница 11

Он поднял было кулак, но тут же опустил его. Я даже не шевельнулась. Я знала, что ему помешала мысль о Хилари — дочери, которую он так любил и которой теперь нанес неизлечимую рану.

Крис вошел в гараж, вернулся оттуда с лопатой и пластиковым мешком для мусора и направился к изуродованному телу, которого я, к счастью, не видела. Если бы он приблизился ко мне, я убила бы его.

Но он не подошел. Он остановился, посмотрел на меня и сказал:

— Передай Хилари, что я прошу прощения. Я куплю ей другую собаку.

— Нет, — произнесла я, чувствуя, что мне тяжело дышать, — ты не можешь сожалеть о Стинкере, и ты не купишь ей другого щенка. Понятно?

Я ушла в дом, чтобы не видеть, как Крис убирает останки дорогого для Хилари пса, и закрыла за собой дверь на ключ. Потом заперла все остальные двери и окна и села у телефона, готовая набрать номер 911.[9] Так я сидела до тех пор, пока не услышала, как отъехала машина. После этого я отправилась наверх, чтобы хоть как-то помочь дочери и подготовить ее оставить этот дом и отца.

Мы провели неделю в меблированных комнатах в Бакхеде, после чего я сняла квартирку в маленьком, неудачно построенном доме на безлесом участке у реки Чаттахучи. Когда у Хилари закончился учебный год, я не стала, как делала обычно, устраивать ее в летний лагерь или нанимать учителей. Мы проводили дни, плескаясь вдвоем в бассейне нашего дома, а по вечерам смотрели фильмы по телевизору.

О Крисе ничего не было слышно, он не закрыл наш общий счет в банке и не аннулировал ни одну из моих кредитных карточек. Поэтому мы жили довольно комфортабельно, но тем не менее прекрасно понимали, что все это временно; ни Хилари, ни я не строили планов на будущее. Но где-то на подсознательном уровне я чувствовала, что все же есть проблемы, которые необходимо будет решить: школа, работа, постоянное жилье, развод, вопрос о будущем Хилари. А я никак не могла сосредоточиться. Лето было жарким, сухим и, казалось, ничем не примечательным и бесконечным. У нас с дочкой было ощущение, что какие бы перемены ни предстояли в будущем, они будут где-то в другом месте и в другом времени.

— Да, осенью будет достаточно времени, — заверила я мать, находившуюся в смятении и считавшую меня виновной во всем случившемся. Так же я ответила и Сэлли Колхаун во время нашего единственного телефонного разговора, когда она поинтересовалась, не сошла ли я с ума и каковы мои планы на будущее, и еще некоторым женщинам из той, другой жизни, с которыми я сталкивалась в бакалейной лавке.

— Когда станет прохладнее, — обещала я психиатру, пытавшемуся заставить меня начать действовать и привести к нему Хилари. — С ней все в порядке, она достаточно спокойна и не хочет разлучаться со мной слишком часто. Чего же вы хотели после такой встряски? Она вела себя очень хорошо. Ни разу не заплакала, насколько я знаю.

— И вам не кажется это по меньшей мере необычным? — спросил врач. — Отец умышленно убивает ее собаку у нее на глазах, и она не плачет? Она вырвана в одну ночь из единственного дома, который она когда-либо знала, а ее отец буквально выпадает из ее жизни, а девочка остается спокойной? Я полагаю, вам известно понятие „детская депрессия"? Что еще, как вы думаете, превращает счастливого, живого, активного ребенка в безмолвную скалу?

— Раньше я пыталась привести ее к вам. — Мне приходилось прилагать невероятные усилия, чтобы говорить. — Она сказала, что придет, когда начнутся занятия в школе и все встанет на свои места. И я ей обещала, что мы подождем.

— Гм… А когда, вы думаете, все встанет на места? И что вообще, Энди, вы считаете „своим местом"?

И снова я с отчаянием поняла, что никогда не знала, что это такое. Мне казалось, что я не могу заставить себя и своего ребенка сдвинуться с мертвой точки.

В середине августа произошли два события. Пришло письмо на бланке самой крупной и самой старой юридической фирмы города от неизвестного мне адвоката, в котором говорилось, что Крис подал заявление на развод и поднял вопрос о том, чтобы Хилари осталась на его попечении.

Дочка нашла это письмо на моем столе, прочла, а потом проглотила целую упаковку таблеток детского тиленола. После того как я привезла ее из больницы, бледную, молчаливую и безразличную ко всему, я тут же обратилась к секретарю нашего друга, поверенного Билла Кимбрафа, и записалась к нему на следующий день на прием.

Второе событие было более приятное. Перед приемом у Кимбрафа я зашла в кафе на первом этаже „Хили Билдинг", здания, где располагалась контора юриста, и неожиданно столкнулась с Тиш Колтер.

Она вытянула из меня все в течение пятнадцати минут. Тиш, в мятом платье, с заботливым, добрым лицом, освободила подвалы моей боли, которые, как я думала, не могли уже никому открыться последние несколько лет.

Она отложила деловую встречу с брокером, ради которой и проехала двести миль из Пэмбертона, и отправилась со мной на прием к Биллу Кимбрафу. За следующие шестьдесят минут она вынудила юриста дать заверение, что это дело никогда не попадет в суд и что Крису очень повезет, если я не захочу засадить его за решетку за оскорбление действием и душевную жестокость.

Тиш пригласила меня на ланч, а потом заехала ко мне домой. Увидев Хилари, моя подруга заверила девочку, что теперь все будет хорошо, потому что тетя Тиш, да поможет ей Бог, постарается, чтобы так оно и было. И мой страдающий, потускневший ребенок смог улыбнуться и тихо произнес: „Спасибо…"

Позже, когда я отвезла Тиш в аэропорт, она взяла с меня слово, что на следующей неделе я приеду по крайней мере „посмотреть" Пэмбертон. И мы действительно отправились туда, прогостили три дня и занимались только тем, что ели и спали.

После этого мы уехали, я — получив работу в департаменте общественных связей колледжа Пэмбертона, с головной болью и сердцем, охваченным беспокойством от чистой, волнующей красоты этого нетипичного маленького южного городка; а Хилари — с таким светом в ее голубых глазах, какого я не видела с предыдущей весны: кроме необыкновенной красоты, в Пэмбертоне было множество лошадей. И я думаю, что именно этот свет в глазах дочки заставил меня решиться.

В полдень в четверг перед Днем Труда[10] мы отправились в Пэмбертон, штат Джорджия, в подержанном желтом автофургоне „тойота-селика", явившемся последней покупкой моей прошлой жизни и первой — новой. За два дня до этого я отдала за него „БМВ" и довольно большую сумму наличными, не желая, чтобы что-то от Атланты, Бакхеда и той привилегированной и ужасной жизни вызывало рябь на гладкой матовой поверхности, лежащей теперь передо мной.