Евгений Щуров - Взгляд со второго этажа Страница 11

Я встала и подошла к окну. Там, внизу, на крыльце, стояли папа и какая-то дама внушительных габаритов в тёмном не по сезону костюме. Папа что-то говорил ей, она записывала иногда в блокнот.

Спустившись вниз, я обнаружила папу уже в холле.

– Здравствуй ещё раз, доченька! – он шёл мне навстречу, протянув руки вперёд.

– Привет, папа! – мы обнялись и поцеловались.

Папа был в строгом тёмно-синем костюме и белой рубашке без галстука. Уверена, так он оделся исключительно по трагическому событию. Обычно летом его нельзя было заставить надеть костюм тёмного цвета, всегда в светлом.

– Кто это был? – спросила я.

– Это меня догнала похоронный агент, прямо у твоего дома, пришлось с ней здесь разговаривать, в дом не хотел приглашать.

– Ладно. Пойдём в столовую, поговорим, – я повела папу за собой. – Николай, сделайте нам чай, пожалуйста.

– Мне кофе, – попросил папа.

– Одну минуту, сейчас, – Николай пошёл за нами.

– Папа, что мне дальше делать? – начала я канючить. Мне захотелось вновь стать маленькой безответственной девочкой, за которую думает кто-то взрослый.

– Во-первых, не раскисай, что это ты? Жизнь не кончилась, и тебе всего тридцать восемь. Во-вторых, у тебя есть сын, его ещё пять лет учить.

– Тридцать девять, папа!

– Небольшая разница. Пусть тридцать девять. В твоём возрасте ещё детей рожают.

– Ну это уже лишнее! Впрочем, надо было ещё рожать, сейчас жалею, что не стала. Ванечка уехал, а мне с ребёночком было бы легче. Правда, что я, дура, тогда ещё не родила? Для себя.

– Не жалей! Всё к лучшему, – твёрдо сказал папа.

Николай принёс ему кофе, мне – чай.

– Что ты говоришь? Сёма погиб – к лучшему?

– Да не это я имею в виду! Не передёргивай. Встретишь кого, ещё и родишь.

– Папа! Не сейчас об этом говорить, да! – я немного на него рассердилась за подобные разговоры в такой день.

– Ладно, не кипятись, Ольга. Давай о делах. Я тут подумал, решил нанять управляющего на твою фабрику. Есть у меня на примете один топ-менеджер.

– Па, смотри сам! Я же ничего в ваших делах не смыслю. Ставь кого хочешь.

– Я думал, может, у тебя кто есть? Ты же такая скрытная.

– Только не от тебя! Ты же всё знаешь обо мне, когда тебе интересно. Впрочем, тебе интереснее твой бизнес.

– Так это же всё для вас с внуком! Всё вам останется!

– Или твоей подруге…

– Оля, всё уже давно урегулировано: брачный договор, завещание. Вы ничего с сыном не потеряете! А Ваня ещё и приумножит!

– Па, да он ещё такой маленький, о чём ты?

– Не вечно же он «маленьким» останется, если, конечно, ты ему волю не дашь, – Борис Павлович поморщился даже от постоянной боли за внука, которого, как пантера, ото всех отгоняла Ольга, милостиво на несколько часов оставляя только со своей матерью, пока та была жива, со множеством наказов, исчезая на необходимый светский раут. К слову сказать, мать Ольги, интеллигентка, учитель во многих поколениях, дала ей великолепное экономическое и хозяйственное образование. Во времена голода на Кубани, после войны, имела образование среднее специальное и была рада выйти замуж за перспективного коммуниста, что ей быстро удалось. Была она красива той сверхчеловеческой, внутренней красотой и природной русской практичностью, что ещё встречается в кубанской провинции. Муж её, из технических работников, нещадно бил морды потенциальным конкурентам по пьянке, лишь бы повод находился. А повод, да ещё по пьянке, находился нередко.

«Что же сейчас думает Ванечка?» – размышляла я, нервничая о его психическом состоянии. Этот самый главный человечек в моей жизни таковым и оставался. А если бы у меня были ещё дети, какое бы место занял Ваня в моём сердце? Говорят, что младший ребёнок ещё любимее. Не могу себе представить… Потому что других детей у меня нет. А могли бы быть: я сделала два аборта, один точно от покойного мужа… Мои физиологические ощущения ничем не отличались от банального извлечения плодного яйца курицы из её тела, только за деньги. Ни о каком грехе я тогда не думала: десятки тысяч женщин делают аборты и делятся собой только уровнем боли, количеством денег и социальными последствиями. «А чем я их кормить буду? Жмыхом, что ли? Как скотину?»

Я-то могла своих прокормить безбедно. Но эти Семёновы загулы с извинениями под окнами моего второго этажа были так далеки от новорождённых детей, что я позволила себе эти два аборта, не задумываясь ни о смертном грехе, ни о Боге, когда мы считали аборт чуть ли не добродетелью по отношению к социалистическому государству.

Я вспоминала. Отец чего-то задумал. Взял фермерское хозяйство (по знакомству), триста гектаров, стал растить сначала картофель, после подсолнечник, купил комбайн, ещё один, ещё, а когда по его земле стали прокладывать какую-то супертрассу федерального уровня, с огромной для себя выгодой всё продал. Когда красавица Валентина Ивановна умерла, состоялся меж ними семейный разговор перед отъездом Вани в Британию.

– Па, он ещё такой несамостоятельный и податливый… Субтильный.

– А кто всё время кричал: «Это мой ребёнок, и буду его воспитывать, как мне надо»? Не ты ли?

– Да, это мой ребёнок, и воспитывать его буду сама! – сама того не замечая, я перешла на истерический крик.

– Дочь, тише!

– Я в собственном доме! Хочу и кричу!.. Не доводи меня лучше, опять три дня болеть буду! – я вскочила с кресла и стала бегать вокруг спокойно сидящего в другом кресле отца, по оплошности разбив свою чашку с чаем. Папа благоразумно взял свой кофе в руки.

– Николай, принеси холодной минералки! – кажется, впервые в жизни я назвала своего слугу на «ты». А может, и раньше так бывало в моём подобном состоянии расшатанной нервной системы.

Спустя короткое время в дверь постучал Николай.

– Да! – крикнула я.

Вошёл Николай с чашкой моего чая. Лицо его было улыбчивым.

– Ваш чай, мадам! – торжественно произнёс он. – Видимо, русская моя душа легче переносит обращение к себе на «ты», нежели по имени-отчеству.

– Браво, Николай! – воскликнул папа. – А ты помнишь, чтоб я когда тебя по имени-отчеству назвал? Вот истинная интеллигентность! И слуга в своей тарелке, и ты в ранге.

– Спасибо, сэр. Вы позволите? – Николай почтительно согнулся.

– Отчего же, милейший, – в ответ, но менее благочестиво раскланялся Борис Павлович.

– Ну шуты! – уже хохотала Ольга.

– Браво! – Борис Павлович был доволен своими утехами. – Если бы столько смеха разносилось в этом скорбном доме в такой день, и я попросил похоронить себя, с волей в завещании, в джинсовом костюме под хард-рок, вряд ли я был так счастлив, как нынче!