120 миллиметров между нами - Антония Эдельвейс Страница 11

Играть на публику нам приходилось крайне редко, зачастую люди сами додумывали то, чего не было. Взять, к примеру, Сашину особую любовь нарушать моё личное пространство, когда мы сидим в парке. Мы часто заходим в этот сквер по дороге со школы, едва ли не с первого класса. Вообще у нас были разработаны два равноценных по длине маршрута домой: через дворы и через этот маленький и уютный парк. Неподалеку как раз есть кафе с очень вкусным мороженым, людей здесь совсем немного, поэтому мы здесь летом частенько прятались от палящего солнца в тени деревьев, сидя на деревянной скамейке.

Изначально, класса до седьмого, мы просто сидели вдвоём, переговариваясь в перерывах между поглощением мороженого, зато потом, в один прекрасный момент, Саша начал отдыхать, пристраивая свою тяжёлую голову мне на плечо. Я и подшучивала над ним, и откровенно возмущалась, скидывая «утяжелитель» со своих хрупких плеч, но тому всё было нипочём. Поняв, что сопротивление бессмысленно, я перестала сопротивляться и уже к девятому классу этот нахал переместился с плеч на колени, устраивая себе оздоровительный дневной сон. Сказать, что я была в шоке – всё равно, что промолчать. Возмущение, паника и эйфория накрыли меня с головой в одночасье, когда он устроился так впервые. Пусть до этого я и ругалась на него, сваливая всё на то, что нарушать чужое личное пространство крайне невежливо, на самом же деле я просто боялась, что в один прекрасный момент он заметит моё смущение, и тогда мне точно придётся прятаться под землёй от отчаяния и стыда.

Для приличия я недовольно побухтела пару раз, чтобы Саша не понял, что сумел выбить заветное место без боя, и ничего не заподозрил.

Как же волнительно было просто смотреть на него спящего! Наблюдать, как подрагивают во сне его веки и от этого дёргаются длинные тёмные ресницы, словно вот-вот готовящиеся открыть зелёные глаза, любоваться правильными чертами лица, замечая при этом все изъяны на коже. Он не был идеален, как в душе, так и внешне, но мне даже нравились эти несовершенства в нём.

Несколько раз, когда я была уверена, что он спит, я позволяла себе небольшую вольность: задумчиво игралась с его тёмными шёлковыми прядями, что спадали на лоб, каждый раз испытывая трепет быть застигнутой врасплох.

Мы никогда особо-то и не прятались от чужих глаз. Через сквер за мороженым частенько ходили ученики нашей школы и прекрасно видели неизменно прекрасную композицию на лавочке под деревом, но почему-то шепотки и усилительный писк пошли, лишь когда все узнали о том, что мы с Сашей якобы парочка.

Ну и пусть. Так даже было лучше: бесплатная реклама на сарафанном радио, без каких-либо усилий с нашей стороны.

Как сейчас помню, что в один день вся школа буквально взорвалась от новой «подробности» наших с Сашей отношений.

Это было в начале десятого класса, в первые дни октября. Тёплая, практически августовская погода отличалась от конца лета лишь яркими золотисто-огненными красками на деревьях, чьи кроны сияли, пропуская через себя солнечные лучи и клочки ярко-голубого неба.

Пусть всё вокруг ещё кричало, что время осенней хандры и холодов ещё не пришло, мне удалось каким-то немыслимым образом простудиться. Но так как была пора первых промежуточных контрольных, я собрала остатки сил в кулак, им же вытерла свисающие с носа сопли и, наглотавшись таблеток, отправилась в школу.

Саше я ничего не сказала, так как прекрасно знала, что он начнёт свою извечную песню на тему, что никуда от тебя учёба не денется, а вот здоровье – на раз-два. Слушать эту занудотерапию, когда голова и так трещит по швам, я была просто не в состоянии. К тому же я понимала, что не смогу ему даже слова поперёк сказать из-за дичайшей боли в горле.

Я мужественно высидела все уроки и даже кое-как накорябала работу, поэтому домой ковыляла с чувством глубокого удовлетворения от того, что никто даже не догадался, что я еле живая.

Но из-за того, что моя раскалённая, как сковорода, голова плохо соображала, я не сразу поняла, что Саша сегодня молчаливее обычного. Он-то всегда был немногословен, и обычно все разговоры заводила я, но сегодня это особо остро ощущалось.

Я уже было собиралась попробовать выдавить из себя что-то похожее на человеческую речь, чтобы спросить, в чём дело, но меня опередили.

- Давай-ка присядем, - Саша направил меня в сторону нашей привычной скамейки.

Полностью погруженная в размышления о том, как бы дойти до дома и не рухнуть, я даже не заметила, что мы сегодня пошли через сквер.

Я как послушная марионетка позволила себя усадить, возводя молитвы ко всем за то, что я хотя бы позорно не грохнусь на тротуар, ибо перед глазами всё плыло.

Внезапно что-то холодное легло мне на лоб, заставив вздрогнуть и сфокусировать взгляд перед собой.

- Тц… Так и знал, - недовольно цыкнул в сторону Саша, убирая ладонь с моего оба и садясь рядом, - ты вся горишь, на тебе хоть яичницу жарить можно! Какого черта ты пошла в школу? Тебе же с самого утра плохо.

- Ты заметил? – прохрипела я и тут же зашлась в кашле, который так упорно сдерживала всё это время.

- Я не слепой.

- Тогда почему не развернул меня утром, пока мы шли в школу?

- А ты бы разве меня послушалась? Ты же упрямая как осёл в этом плане, - устало выдохнул парень, с какой-то затаённой печалью глядя на меня. – Тебе предлагаешь как лучше, а ты всё в штыки воспринимаешь. Вот я и не стал затевать бессмысленный спор, тебе и без того сегодня плохо.

Со скрипом, но я переварила полученную информацию и запоздало поняла ещё одну вещь: Саша сегодня не только молчал, но и на перерывах водил меня в места, где было тихо: тупик школьного крыла, где расположен актовый зал, лавки на первом этаже около кладовых – там практически не появлялись ни ученики, ни школьный персонал.

Признательность перехватила горло, ну, либо это был собирающийся начаться очередной приступ кашля, но я с благодарностью посмотрела на друга. Понимая, как мне плохо из-за температуры, он специально отводил меня туда, где не было привычного школьного гула, позволяя