Ольга Карпович - Моя чужая жена Страница 12

– Вот мы посмотрим, сравним первоначальный утвержденный сценарий с тем, что вы тут… натворили, — визгливо бросил он появившемуся на пороге Редникову.

Дмитрий Владимирович спокойно развел руками, словно говоря: «Ваше право». Геннадий Борисович, свирепо оскалившись, выскочил за дверь. Взревел во дворе мотор, и через минуту все стихло.

Дмитрий, нахмурившись, отошел к окну, взял с подоконника папиросы, закурил и, обернувшись к столу за пепельницей, только теперь увидел Алю.

Девушка смотрела на него не мигая, и было в ее взгляде что-то необычное, слишком откровенное, открытое и вместе с тем глубоко женское. Редников невольно приподнял брови, словно спрашивая: «Что-то не так?» И Аля, качнув головой, опустила глаза.

Редников кашлянул, взял со стола пепельницу, переставил ее на подоконник и обратился к Але:

– А вы, Аля, что скажете?

Аля быстро отозвалась:

– Я… Я не знаю… У меня внутри все перевернулось как будто. Я слышала о тех временах, читала… Но чтобы вот так, с экрана… Неужели так все и было?

– К сожалению, да, — кивнул Дмитрий.

Аля поднялась из-за стола, прошла по веранде, продекламировала как бы про себя: «Мы живем, под собою не чуя страны…»

Дмитрий исподлобья смотрел на движущуюся по комнате тонкую фигурку в белом сарафане. Вот она прошла мимо совсем рядом, и от нее повеяло чистой речной водой, солнцем, степными травами. Задела рукав его рубашки, вздрогнула, быстро взглянула ему в лицо и отвернулась.

«Красивая, — отметил он про себя. — Но и какая-то странная. Странная и как будто неспокойная, что ли».

– Но почему? Почему они сами шли… Так обреченно, как на заклание? Ведь можно было бороться, сопротивляться? — резко спросила вдруг Аля.

Редников снисходительно усмехнулся:

– Понимаете, они верили… Человек должен во что-то верить, иначе он мертв. Иногда проще бывает сдаться, чем признаться себе, что ты ошибался, что все, во что ты верил, все, что любил, все, что когда-то было дорого, на самом деле лживо и уродливо.

Аля внимательно слушала его, сдвинув золотистые брови, несколько раз кивнула, соглашаясь, и вдруг быстро спросила:

– Дмитрий Владимирович, а вы во что верите?

– Я? — опешил Редников.

Вопрос показался ему слишком личным, не очень-то подходящим для студенческого очерка. Он обернулся к окну, посмотрел на освещенные солнцем ветки яблони во дворе. Одно недозрелое крохотное зеленое яблочко упало на подоконник, и сейчас вокруг него смешно прыгал воробей.

«Во что вы верите?.. Хороший вопрос на пятом десятке жизни… Что ей ответить? Показать себя престарелым напыщенным болваном как-то не хочется…»

– В искусство, в профессию, в свою страну, в народ, в правду… В любовь, в конце концов. В нормальные вечные человеческие ценности. Их не так уж мало, как видите. Еще верю, что вы напишете замечательный очерк и Ковалев будет вас хвалить и назначит повышенную стипендию.

От его слов Аля словно пришла в себя, стряхнула оцепенение, вернулась к столу, стала быстро забрасывать вещи в сумку, прощаться.

«Ну вот, расстроил девочку, — решил Редников. — И о кино поговорить не удалось. Пожалуй, надо еще раз с ней встретиться. Пускай действительно хороший очерк напишет. Славная девчушка. И смотрит такими глазами…»

– Знаете что, Аля, — предложил он, прощаясь. — Приезжайте-ка вы ко мне на съемочную площадку. Там своими глазами и увидите, как снимается современная антисоветчина.

– Ой, это было бы здорово! — Лицо ее осветилось улыбкой. — А можно?

– Ну конечно, — кивнул Редников. — Давайте хотя бы завтра. Приезжайте прямо сюда к десяти утра. За мной машина придет, вот вместе и поедем.

– Тогда до свидания, — обернулась Аля уже от дверей. — До завтра!

Никита давно уже дежурил у ворот дачи, поджидая, когда наконец появится их утренняя гостья.

«Чувиха что надо, — это он сразу отметил. — Правда, с характером. Ну ничего, мы ее пообломаем. Преподнести, что ли, ей флакон „Magie Noire“? Что-нибудь типа: „Мадемуазель, еще в далеком Париже я видел вас во сне и приобрел эту безделицу для вас…“ Духи, правда, для Таньки вез… Да ну ее, еще в прошлом году надоела. А папец-то хорош! „Познакомься, Аля, студентка…“ Сам-то только и ждет, чтобы вокруг крутились юные поклонницы и в рот ему заглядывали. Надувается от удовольствия, как индюк. Очерк о нем приехали писать, „гениальный Редников, нестареющий кумир молодежи“… Хоть бы матери постыдился! Мало она из-за него мучилась?»

Никита помрачнел и яростно втоптал в землю окурок «Голуаза». И тут на дорожке появилась Аля. Никита, юркнув за дерево, выждал до последнего и выскочил прямо перед ее носом.

– Мое почтение, мадемуазель!

Аля вздрогнула от неожиданности, но посмотрела на него не сердито, а как-то равнодушно, словно и не замечая, как будто мысли ее были заняты чем-то совсем другим. Это Никите не понравилось.

– Ну как, папаша мой, великий и ужасный Редников, произвел неизгладимое впечатление? — развязно осведомился Никита.

– Произвел, — отрезала Аля.

– Ну еще бы, монумент! Роль человека в обществе! — насмешливо закивал парень.

Кажется, в этих словах прозвучало чуть больше злости, чем иронии. Аля попыталась обогнуть его, пройти к калитке, но Никита снова преградил ей дорогу.

– Куда же ты спешишь, прекрасное дитя? Побудь еще немного со мной. Не будем забегать вперед, но ты мне уже нравишься.

Он попытался приобнять Алю за талию, но получил короткий хлесткий удар по руке и с комическим ужасом отдернул ладонь.

– А у меня интервью взять не хочешь, а? Или весь литературный талант на папочку ушел? Это ты зря… — протянул он. — Я тебе предлагаю эксклюзив — первое интервью восходящей звезды французского кинематографа.

– Думаете, если кепку модную к голове приладили, так сразу и звездой стали? — возразила Аля.

Она сорвала с его головы кепку. Кончики пальцев коснулись виска молодого человека — словно обожгли, и сердце застучало так гулко, что, казалось, она сейчас услышит.

– Верните головной убор! Он дорог мне как память! — заголосил Никита.

– Ловите! — весело крикнула Аля.

Она ловко подкинула кепку вверх. Плоский клетчатый блин взлетел к верхушкам кустов. Никита инстинктивно вскинул руки, а Аля быстро проскочила мимо него и, смеясь, скрылась за воротами.

Кепка шлепнулась в пыль, Никита подобрал ее и принялся с досадой выбивать о коленку.

День клонился к вечеру. Небо над лесом окрасилось багровыми полосами. Смолкли гудевшие в цветах шиповника пчелы. Вдалеке присвистнула, пробегая мимо, последняя электричка.