Алина Зарайская - Мама, я доктора люблю Страница 12

Полдня прошло в обычных хлопотах, в доме и саду то и дело слышался голос Анжелы, напевающей что-то, и ее быстрые мягкие шаги. Но часам к четырем песенки стали обрываться на середине, а только что собранные паданцы выскальзывали из рук и с глухим стуком катились по земле. Володя не приехал ни в пять, ни в семь, ни когда совсем стемнело и на небо высыпали звезды.

Анжела через силу улыбалась родителям, чтобы они не беспокоились и не задавали лишних вопросов, и старалась найти какое-нибудь простое разумное объяснение случившемуся. Володя мог простудиться, его могли не сменить в больнице, и он вынужден был остаться дежурить, могли срочно вызвать на операцию или друг попросил чем-нибудь помочь. «Но почему он не позвонил, почему не предупредил? Ведь знал же, как я буду скучать и волноваться!» — тут Анжела вдруг рассмеялась. Она вспомнила, что у него просто нет ее номера! За все время знакомства они не обменялись телефонами! Это открытие немного успокоило девушку, и она, все-таки выпив на ночь несколько таблеток валерьянки, легла спать.

«Бедный, ему гораздо хуже, чем мне. Он не только скучает и переживает за меня, зная, как я буду нервничать, но еще и мучается от чувства вины и страдает от бессилия что-либо изменить, как-нибудь исправить положение, подать мне весточку. А может быть, он еще и болеет. Миленький мой, тебя и лечить, наверное, некому. Хотя он же врач и вылечит себя сам лучше, чем кто-либо другой». Всю ночь Анжеле снился Володя то с обмотанным шарфом горлом, то засыпающий от усталости в приемном покое больницы, то пишущий ей бесполезные письма, не зная адреса.

Анжела терпеливо ждала до пятницы. Копалась в огороде, поеживаясь от порывов неутихающего холодного ветра и накатывающей волнами тревоги. В пятницу Володя опять не приехал, и Анжеле уже с трудом удавалось убедить себя в том, что ничего страшного не произошло, что даже легко простудившийся человек может проболеть неделю.

Впереди ждали бесконечные одинокие выходные. Как нарочно, именно теперь, когда так грустно и тревожно и так не хватает ее звонкого смеха, оптимизма и энергичности, Полина не приедет. Анжела прекрасно знала, что если она позвонит и расскажет, как ей плохо, Полина, не раздумывая, оставит своего Салика и примчится в Коринку. Но позволить себе такую эгоистичную выходку и лишить подругу счастливых часов общения с любовником Анжела никак не могла.

«К тому же и настоящего повода для этого нет. Ведь ничего страшного, непоправимого не случилось и, возможно, в среду уже все выяснится. А я просто не умею держать себя в руках, психую из-за ерунды. Хорошо еще, что я вовремя остановила себя и не поехала искать Володю в больницу. Опозорила бы и себя, и его своим глупым паникерством, да еще подумали бы, что я слежу за ним».

Северный ветер не прекращался, только из порывистого стал ровным. На улицу уже нельзя было выйти в шортах и футболке, даже в рубашке с длинными рукавами было прохладно. Анжела изо всех сил старалась быть спокойной, пила на ночь валерьянку и пустырник, днем как можно больше работала, чтобы не оставалось ни сил, ни времени думать и нервничать, и все-таки к вечеру вторника под глазами залегли темные тени, она побледнела и не могла заставить себя ни есть, ни пить.

В комнате, несмотря на включенный обогреватель, было прохладно. Анжела, закутавшись в одеяло, сидела на кровати и грустно смотрела на увядший букет розовых астр, который Володя подарил ей в свой последний приезд и который так шел к ее загорелой коже и черной шелковой рубашке, бывшей тогда на ней. Володя все просил ее взять цветы так, чтобы их лепестки касались ее лица, обнаженной груди и мерцающей, слегка переливающейся ткани расстегнутой рубашки.

Ветер снова усилился. Анжела отвела взгляд от цветов и уставилась в темноту за окном. Это была уже не темно-синяя пелена июля, а по-осеннему черная, непроглядная августовская ночь. В окно бились давно осыпавшиеся ветки жасмина, и тревожно шелестел высохшими листьями плющ. По крыше и карнизу забарабанил холодный сильный дождь. Анжела вздрагивала от холода и ужаса. В ее сердце было так же холодно, темно и страшно, как за окном. Она больше не сомневалась, что случилось что-то плохое, может быть, непоправимое. Все ее разумные доводы разметал ветер и смыл дождь.

И все-таки в среду, подчиняясь какому-то непонятному мучительному зову, сквозь ледяной моросящий дождик, непрерывно сыплющийся из светло-серых, не пропускающих солнца унылых туч, она упорно смотрела на дорогу и оставалась дома.

А утром, проведя ночь почти в полубреду, осунувшаяся и смертельно уставшая, Анжела собрала какие-то вещи, которые надо было везти в город, и уехала чуть ли не первой электричкой. Трясясь в пустом холодном вагоне, она даже не пыталась представить, что будет делать по приезде, куда пойдет, где станет искать Владимира. Сознание, казалось, было затянуто сеткой дождя и тумана, как мелькающие за окнами поля и перелески.

Наконец электричка резко загудела и, пыхтя, остановилась у городской платформы. Анжела подхватила рюкзак и мешки и неторопливо пошла к выходу. В городе было грязно и пахло машинами, весь двор у дома уже был усыпан желтеющими листьями, в пожухлой траве лениво прыгали притихшие воробьи.

Анжела медленно поднималась, глядя под ноги, на грязно-серые бетонные ступени и ни о чем не думая. Она по привычке взглянула на почтовый ящик, сквозь дырочки в котором всегда было видно, есть ли газета или счет за квартиру, и замерла — из прорези торчала белая полоска конверта.

В этом вроде бы не было ничего особенного. У Флеровых много родственников в других городах, и письма им приходили довольно часто. Но сейчас Анжела ни на секунду не сомневалась, что это письмо может быть только от Владимира. Она поставила вещи на пол и стояла, молча глядя на письмо и не решаясь подойти и взять его. Ей казалось, что в этом конверте заключена ее судьба, ее жизнь, и так просто взять и узнать ее было очень страшно.

Наконец Анжела взяла пакеты и стала подниматься на третий этаж. Непослушными руками она открыла замок, аккуратно разделась, умылась, разобрала привезенные вещи и заварила крепкого чаю.

В уютном домашнем халате она вышла на лестницу, вытащила из ящика письмо и, даже не поглядев на конверт, вернулась в квартиру и положила белый прямоугольник на столик рядом с дымящейся чашкой чая. Анжела поудобнее уселась на диване и, обхватив ладонями горячую чашку, маленькими глотками пила обжигающий чай. В квартире было тепло и душно, но девушка вздрагивала от холода. Согреться не помогал ни горячий чай, ни накинутый на плечи пуховый платок. Прошло уже больше часа, а конверт, все так же нераспечатанный, лежал на столе. Анжела, оцепенев, сидела на диване и равнодушно смотрела в окно.