Вирджиния Эндрюс - Долгая ночь Страница 12

– Ну… – сказала она, – прошлая неделя принесла тебе много переживаний. Может быть на некоторое время…

– Нет, она не может! – возмутилась Эмили. – Папе это не понравится.

– Я поговорю с вашим отцом об этом, не волнуйтесь, девочки.

– Я не хочу, чтобы этот котенок находился в доме, – раздраженно ответила Эмили. – Он не мой, а ее.

Генри дал котенка только ей, – вспылила она и стремительно вошла в дом.

– Не позволяй своему котенку и носа высовывать из твоей комнаты, – предупредила мама.

– Можно мне показать ее Евгении, мама? Можно?

– Да, но затем отнеси ее в свою комнату.

– Я принесу тебе коробку и немного песка, – сказал Генри.

– Спасибо, Генри, – ответила мама и обратилась ко мне, предупреждая: – А ты должна следить за тем, чтобы песок был чистым.

– Конечно, мама, я обещаю.

Евгения пришла в восторг, когда я показала ей Пушинку. Я села на кровать и рассказала ей все о школе, об уроке чтения, который дала мне мисс Уолкер, и о звуках, которые я могла читать и произносить. Пока я рассказывала Евгении об этом, она играла с Пушинкой, дразня ее шнурком и щекоча ей животик. Видя сколько удовольствия получает моя младшая сестренка, я удивлялась, почему мама и папа не додумались подарить ей какое-нибудь животное.

Неожиданно, Евгения начала чихать и задыхаться, как это обычно у нее бывает перед очередным приступом. Перепугавшись, я позвала маму, и она немедленно прибежала, сопровождаемая Лоуэлой. Я взяла Пушинку на руки, пока мама и Лоуэла были заняты Евгенией. В конце концов послали за доктором Кори.

Когда доктор ушел, мама пришла ко мне в комнату. Я сидела в уголке с Пушинкой, все еще в ужасе от того, что произошло. Подтверждались слова Эмили: я действительно всем приношу несчастье.

– Мне очень жаль, мама, – сказала я. Она улыбнулась мне.

– Это не твоя вина, Лилиан, дорогая, но доктор Кори думает, что у Евгении аллергия на кошек, и это может ей навредить. Боюсь, что после этого ты не сможешь держать Пушинку в доме. Генри найдет укромное местечко для нее в амбаре, и ты будешь навещать ее, когда тебе только захочется.

Я кивнула.

– Он ждет на улице. Ты сможешь сейчас спуститься с Пушинкой. Вместе с Генри пойдешь и поселишь ее на новом месте, хорошо?

– Хорошо, мама, – ответила я и вышла. Генри и я посадили котенка в коробку в углу возле коровьего стойла. Каждый день я приносила Пушинку к окну Евгении, чтобы она могла посмотреть на нее. Евгения прижимала свое маленькое личико к окну и улыбалась котенку. Ужасно, что она не может дотронуться до Пушинки. Все, что случилось со мной, не шло ни в какое сравнение с тем, что случилось с моей маленькой сестренкой.

Даже если и существовали такие вещи как везенье и невезенье, думала я, то почему Бог использует меня, чтобы наказать такую хорошенькую маленькую девочку как Евгения? То, что говорила Эмили, не могло быть правдой, никак не могло, думала я, и в своей вечерней молитве просила:

– Всевышний, пожалуйста, сделай так, чтобы моя сестра Эмили была не права, пожалуйста.

Прошло несколько недель учебы, я очень полюбила школу, и мне совсем не нравилось, когда наступали выходные дни. Тогда я устраивала свою собственную маленькую школу для себя и Евгении в ее комнате, как я и обещала. У нас была маленькая доска и мел, и у меня был единственный ученик. Я часами обучала Евгению тому, что сама знала, и хотя Евгения была слишком маленькой, чтобы ходить в школу, она оказалась очень терпеливой и делала успехи.

Несмотря на ее изнурительную болезнь, Евгения была очень жизнерадостной девочкой, которая находила удовольствие в самых простых вещах: в шутливых песнях, в цветении магнолий, или даже в цвете неба, который меняется от лазурного до нежно-голубого, как скорлупа яиц малиновки. Евгения обычно садилась на скамейку у окна и разглядывала этот мир, как пришелец с другой планеты, которому каждый день показывают что-то новое. Удивительно, но Евгения, глядя каждый день в окно, всегда находила что-то новое в одной и той же картине.

– Посмотри на этого слона, Лилиан, – обычно говорила она, указывая на изогнутую кедровую ветку, которая и в самом деле напоминала слоновый хобот.

– Ты, наверное, станешь художницей, когда вырастешь, – говорила я ей и предложила маме купить для Евгении настоящие кисти и краски. Она смеялась и покупала их, как-будто это были обычные карандаши, а также книжки для раскрашивания, но всегда, когда я разговаривала с мамой о Евгении, мама как-то сразу сникала и уходила к себе играть на клавикорде или читать свои книги.

Естественно, Эмили критиковала все, что я делала для Евгении, а особенно издевалась над нашей игрой в школу в комнате Евгении.

– Она не понимает того, что ты делаешь, и никогда по-настоящему не пойдет в школу. Это пустая трата времени, – говорила Эмили.

– Нет, это неправда, она пойдет в школу.

– Ей тяжело передвигаться по дому, – самоуверенно говорила Эмили. – Можешь себе представить, как она дойдет хотя бы до конца нашей дорожки, ведущей от дома?

– Генри может отвозить ее, – настаивала я.

– Папа не позволит использовать повозку и лошадей таким образом каждый день, и, кроме того, у Генри и здесь есть работа, – убежденно заметила Эмили.

Я старалась не обращать внимания на ее слова, даже если где-то в глубине души знала, что она, возможно, права.

Моя учеба в школе так быстро пошла в гору, что мисс Уолкер ставила меня в пример остальным ученикам. Почти каждый день я бежала по дороге домой впереди Эмили, чтобы показать маме свои работы с отличными отметками. За обедом мама приносила их показать папе, который с одобрением жевал и кивал. Я решила прикрепить все свои «отлично» и «очень хорошо» на стену в комнате Евгении. Она была так же рада, гордилась ими, как и я.

С середины ноября мисс Уолкер начала возлагать на меня все больше обязанностей. Почти как Эмили, я помогала отстающим ученикам. Эмили была строга с учениками, ее работа в классе заключалась в том, чтобы сообщать мисс Уолкер о тех, которые были невнимательны или отвлекались. Многим пришлось посидеть в углу с шутовским колпаком на голове из-за того, что Эмили докладывала мисс Уолкер про их проступки. Некоторые ученики очень не любили Эмили, но мисс Уолкер, казалось, это устраивало. Она могла поворачиваться к классу спиной или даже выходить из комнаты, зная наверняка, что на Эмили можно надеяться, и все будут сидеть тихо. Эмили не подозревала, что ее не любят в классе. Ей нравились эта власть и авторитет, и она иногда говорила мне, что в школе нет ни одного ученика, чьей дружбой она бы дорожила. Однажды, после того, как она обвинила Нильса Томпсона в том, что он плюнул из трубочки в Чарли Гордона, мисс Уолкер приказала Нильсу сесть в угол. Он пытался оправдаться, но Эмили была неумолима.