Хербьёрг Вассму - Бегство от Франка Страница 12

— Зачем ты об этом говоришь?

— Чтобы помочь тебе думать так, как положено умной женщине.

Она была настроена не столь враждебно, как первого февраля, но назвать ее тон дружелюбным тоже было трудно.

— Зачем ты об этом говоришь? — повторила я, мне было не по себе.

— Потому что ты, как ребенок, каждый раз позволяешь Франку обманывать себя.

— Ты знаешь Франка?

— Так же хорошо, как тебя. Но не тревожься, я на твоей стороне.

— Мне на моей стороне никто не нужен, — отрезала я.

— Прекрасно. Можно сказать по-другому. Мне нужно, чтобы ты была на моей стороне.

— Что ты имеешь в виду?

— Что в жизни есть много хорошего и кроме Франка. Он всего лишь вирус. Избавься от него и покончи с этим. Или используй его для чего-нибудь так, чтобы он об этом не знал.

— Для чего, например?

— Ты писательница. А Франк — находка для писателя!

Не успев подумать, к чему это может привести, я запротестовала, хотя сама много раз думала об этом. Положение стало неприятным, у меня не было привычки обсуждать с кем-либо свои литературные планы.

— Если в своей книге ты сделаешь его второстепенным персонажем, он утратит власть над твоей жизнью. И ты сможешь делать с ним буквально все, что захочешь.

Я промолчала и допила вино. Поскольку я ничего не ела, мои мысли обрели необычную легкость.

— Выпьешь еще бокальчик? — спросила она.

— Обычно я ограничиваюсь одним, — уклончиво ответила я.

— Начинаем второй раунд, — решительно заявила она.

Ее голос звучал почти заботливо. Она производила более приятное и не такое странное впечатление, как в нашу последнюю встречу. Мне понравилось, что она мгновенно нашла общий язык с официантом.

— Кто же ты все-таки на самом деле? — спросила я.

— Так ты до сих пор не узнала меня? Да я же Фрида! Из приютского подвала. Неужели ты не помнишь, как мы часами стояли там? Правда, мы порядком выросли с тех пор. И из нас тоже получились люди.

— Как это ни странно, — вяло заметила я.

— Нисколько! Знаешь, я придумала, как ты должна использовать Франка для своей книги. Конечно, в основу лягут твои мечты. Так тебе будет легче подчинить его своим планам. Но ты полностью проигнорируешь тот факт, что он верит, будто держит под контролем свою жизнь.

— Каким же это образом? — спросила я скорее с любопытством, чем недружелюбно.

— Если ты введешь Франка в свою книгу, он уже никогда не сможет покинуть ее. И ему придется жить на твоих условиях. Ты понимаешь?

— Приведи мне какой-нибудь пример, — с сомнением попросила я.

— Но тогда мне придется притвориться, будто я — это ты, — лукаво проговорила она и с удовлетворенным видом откинулась на спинку кресла.

— Согласна, — ответила я, не понимая, что меня ждет.

Она еще больше откинулась назад и прищелкнула языком.

— Мы жили в Нью-Йорке в отеле «Алгонкуин». Я много читала об этом отеле. Конечно, мне следовало быть благодарной, что Франк наконец захотел поехать вместе со мной, но я была такой одинокой в этом чужом окружении. Только в отеле я чувствовала себя дома. Однажды вечером я сидела в холле и ждала, когда Франк освободится от деловой встречи, как он это называл. Похожий на ковбоя мужчина, напоминавший в то же время индейца, бродил по холлу, он тоже кого-то ждал. От него исходило нетерпение, как часто бывает в холлах отелей. Нетерпение читалось не только в его глазах, но и во всей фигуре. Запачканная кожаная куртка с бахромой, такие же штаны. Ковбойские сапоги и белая шляпа. Он составлял разительный контраст двум весьма немолодым дамам, одной в слишком красном, другой в слишком голубом костюме, решившим пообедать перед шоу Нэнси Уилсон[5].

Я чувствовала себя частицей этого целого. Все мы либо ждали кого-то, либо куда-то собирались. Нами владело беспокойство: вот-вот что-то случится, кто-то придет, что-то изменится. Нас, так сказать, должно было изменить время. И это было неизбежно. Я была в Нью-Йорке и ждала Франка. Там, в глубоком кресле, в продолжении холла, переходившего в залу для завтраков с портретом Дороти Паркер[6] в шляпе и ее друзей, я сидела и ждала Франка.

С улицы на улицу, из лифта в лифт все время шли люди, таща свои чемоданы на колесиках. Черные, серые и даже красные. Некоторым помогали рассыльные. Но не всем. И раздражающее постукивание чемоданов, которые люди тащили за собой, словно свое продолжение, было частью этого холла. Уже нельзя было себе представить, что у чемоданов могло и не быть колесиков, и людям пришлось бы покорно нести их, как в старые времена. Чтобы отделаться от этих мыслей, надо было заставить себя не прислушиваться к постукиванию или пощелкиванию пластмассовых колесиков о керамическую плитку, тротуар или бог знает обо что. Мои мысли крутились, как в водовороте.

В эти дни в Нью-Йорке я была больше похожа на тебя. Я думала о мучительном, постоянном терроре будней. О чувстве неполноценности и тревоги, неуместности, боли в мышцах — обо всем, от чего я не могла избавиться и что донимало меня, садня, словно натертая пятка. Чье-то присутствие или отсутствие. Не говоря уже о вечной пелене шума, которая постоянно тебя накрывает, если ты живешь среди людей. Вся эта так называемая музыка, пожирающая мозг и крадущая мысли. Она преследовала меня повсюду — в магазинах, на улице, в кафе и ресторанах. Казалось, никто не в состоянии положить конец этому кошмару, превратившемуся в зависимость и грызущему мою нервную систему. Таков был мир, и человеку следовало научиться в нем жить, или ему оставалось найти пещеру в горах и поселиться в ней навсегда. В горной пещере он, возможно, избежит пытки шумом, но все остальное переберется туда вместе с ним, как домовой, покидающий дом вместе с хозяином. Шумовой террор преследует человека всю жизнь, с рождения и до смерти. Родившись, человек первым делом кричит. Если он не закричит добровольно, он закричит от шлепка повивальной бабки. А последним его чувством будет страх или, самое малое, тревога перед неведомой смертью. Если ему хватит на это времени.

Именно там, в том шумном баре, где я ждала Франка и думала о терроре жизни, длящемся с колыбели до могилы, я завязала знакомство с Ковбоем. Из-за чего стала менее открытой, когда пришел Франк. Я представила их друг другу и предложила Франку включить Ковбоя в наше несколько пошатнувшееся сообщество. Например, выпить втроем в баре. Франку это, естественно не понравилось. И он не стал этого скрывать — язык жестов, протест по-норвежски, обмен взглядами. Но я делала вид, будто ничего не понимаю. Мое поведение означало: Я не понимаю, чего ты хочешь, и это доставляло мне удовольствие.