Лавирль Спенсер - Сила любви Страница 12

На параде в день Четвертого июля Кристофер Лаллек маршировал в новых черных джинсах. Однако в толпе родителей, наблюдавших праздничное шествие, он не увидел родных глаз, и радость, которую он предвкушал, меркла, стоило ему вспомнить грубые выкрики отца. На следующий год он бросил оркестр и перешел в класс домоводства. Он подумал, что коль уж ему придется в ближайшие пять лет готовить самому и для себя, и для сестры, то стоит хотя бы научиться это делать. К тому же в классе домоводства иногда кормили бесплатно.

Кристофер сидел на ступеньках крыльца, погрузившись в прошлое. Сгустились сумерки, и в небе засияли первые звезды. В саду заливались сверчки. За его спиной сквозь решетчатую дверь из кухни струился свет. Живот подвело: Крис вспомнил, что не ел целый день. Впрочем, и аппетита не было. Надо бы пойти домой, оставить миссис Рестон наедине с детьми, но он совершенно не представлял, как это он вдруг войдет в квартиру, где все напоминает о Греге. В ванной – его халат на вешалке, на кухне – его почта, в душе – шампунь, в холодильнике – его любимый сок.

Крис все бы сейчас отдал за то, чтобы оказаться в уютном тепле родительского дома, ощутить внимание, заботу и любовь – как это было в семье Рестонов. Чтобы ему постелили в свободной комнате, а когда бы он лег, неслышно подошла бы мать, провела пальцами по волосам и тихонько шепнула: «Все образуется, сынок. Ты потерял друга, но у тебя остались мы. И мы любим тебя».

Но он не услышит этого. Никогда. Он и сам никогда и никому не говорил таких слов – ни Джинни, когда она уезжала, ни Грегу, которого уже нет в живых. Он сказал правду миссис Рестон: его не учили говорить такие слова.

Они все еще жили в городе, Эд и Мэйвис, в грязной трущобе, куда Крис часто выезжал по вызовам на драку или хулиганство. В последний раз он видел родителей года три назад. Старик был с облезлой бородой и все так же гнусно вонял, он сидел в кресле-качалке, посасывая дешевое виски прямо из литровой бутылки. Мать пила пиво и смотрела «мыльную оперу» по телевизору. Хибара их была такой же мерзкой. Крис приехал разнимать драку у соседей и неожиданно для себя почему-то постучал в их дверь. Лучше бы он этого не делал. Ничего не изменилось. Ничего и не могло измениться.

…За его спиной раздался голос Ли Рестон:

– Кристофер? Что ты здесь делаешь – один, в темноте?

Он вздохнул и поднялся с твердого деревянного порога, разминая затекшую спину.

– Так, вспоминаю.

Она открыла дверь и вышла к нему на крыльцо. Сложив руки на груди, она, так же как и он, подняла взгляд на небо.

– Да, – сказала Ли, и они оба какое-то время помолчали, думая о бессонной ночи, что ждет их впереди, о днях и месяцах, наполненных печалью. Сверчки все продолжали свой концерт. Сад благоухал цветочными ароматами. В небе взошла луна, и в ее свете стали видны капельки росы, уже выступившие на траве.

Жизнь продолжалась.

И им тоже нужно было как-то жить.

– Мне пора идти, – сказал он.

– Куда?

– Домой.

– О, Кристофер… я… может, попросить кого-нибудь…

– Все в порядке, миссис Рестон. Рано или поздно все равно придется пройти через это. А вы побудьте с детьми. Капитан освободил меня от работы до окончания похорон, так что завтра я буду дома. Вам понадобятся вещи, почта, ключи от машины… в общем, возьмете все, что захотите. Если вам нужно мое присутствие, когда приедете за ними, скажите. Если же мне лучше уйти – о'кей, я так и сделаю. А теперь отдохните. У вас был тяжелый день.

Она прошла по крыльцу – разутая, в одних чулках, туфли остались где-то в доме – и встала рядом с Крисом. Руки ее все еще были сложены на груди, в волосах затерялся луч света, проникший с кухни.

– Не нужно тебе сейчас возвращаться туда. Оставайся, поспишь на диване в гостиной, а завтра мы поедем вместе.

Какое-то мгновение он колебался. В сознании ожила только что нарисованная его воображением картина: вот она гладит его по волосам и тихо говорит: «Все в порядке, Кристофер, я здесь, и я люблю тебя. У тебя все будет прекрасно». Но ведь у нее есть своя семья и свое собственное горе, с которым ей нужно справиться. И вовсе ни к чему, чтобы он слонялся тут весь вечер, – ей было о ком заботиться и кого утешать.

– Спасибо, миссис Рестон, но за меня не волнуйтесь. Возвращайтесь в дом к детям. Увидимся завтра.

Она молча наблюдала за ним, пока он шел к машине. Когда он заворачивал за угол дома, она позвала:

– Кристофер?

Он обернулся. Луна уже стояла высоко, и в ее свете Ли разглядела его короткую стрижку, пестрый рисунок рубашки, голые ноги и ступни в резиновых шлепанцах, которые он надел утром, собираясь на озеро в надежде отдохнуть и повеселиться.

– Спасибо тебе за все. Без тебя я бы не выдержала.

– И вам тоже спасибо, – сказал он, – что позволили побыть с вами. Я бы свихнулся, если бы переживал все это в одиночестве.

Он уже собрался идти дальше, как вдруг Ли крикнула: «Подожди минутку!» – и исчезла в кухне. Вскоре она вышла, держа в руке завернутый в фольгу сверток. Мягко ступая босыми ногами, она подошла к Крису и протянула ему сверток.

– Ты целый день ничего не ел. Подогрей это в печке… обещаешь?

– Обещаю. Спасибо.

Сверток был холодный – видимо, только что из холодильника. Крису не надо было разворачивать его, чтобы убедиться в том, что это лазанья.

Глава 3

В машине Кристофер положил сверток на сиденье, завел мотор и с величайшей неохотой поехал домой.

Квартира, которую они уже два года делили с Грегом, находилась в жилом комплексе под названием «Лесная просека». В свое время Криса привлекло то, что дом был новый, и он стал одним из первых его жильцов. Крис не скрывал, что помешан на чистоте. Его квартира должна была в первую очередь отвечать этому требованию, и тот, кому предстояло стать его соседом, должен был непременно соблюдать образцовый порядок!

Когда Крис узнал, что новенький ищет квартиру, он подошел к нему и честно признался:

– Я рос в помойке. Мои родители алкоголики, и им было наплевать, есть ли в доме какая-нибудь еда, я уж не говорю о том, что их совершенно не интересовало, отдраен ли сортир. Так что если ты не намерен следить за домом, скажи лучше сразу. Это избавит нас в дальнейшем от ненужных трений.

Грег ответил:

– Моя мать овдовела в тридцать шесть лет. С этого времени я вынужден был трудиться. Нас трое детей. Каждый четверг мать будила нас в шесть утра и до семи заставляла убираться. Вечером, после ужина, мы заканчивали уборку, так что к уик-энду дом блестел чистотой. Если же кто-то отлынивал от работы по дому, он лишался всех привилегий. А это и карманные деньги, и право пользоваться автомобилем. Как тебе это нравится, Лаллек?