Анхела Бесерра - Любовь-нелюбовь Страница 12

Их шаги нарушили торжественный покой часовни. Пахло воском и ладаном. Горящие свечи отбрасывали причудливые тени. По маленьким ступенькам они поднялись к алтарю, и там он попросил ее взглянуть наверх. Купол маленькой часовни был расписан удивительной красоты обнаженными ангелами. Это была сцена рождения Непорочной Девы: мадонна, окутанная золотым облаком волнистых волос, поднималась из середины алой розы, а вокруг кружились в воздухе сотни розовых лепестков. Творение эпохи Кватроченто настолько изумительное, что из глаз Эстрельи потекли слезы. Заметив это, ее спутник поднес к ее щеке букетик из сорванных им по дороге розовых бутонов и промокнул ими слезинки. Впитав влагу, бутоны чудесным образом вдруг раскрылись. Эстрелья думала, что все происходящее ей снится. Она словно сама летела по небу в окружении тех ангелов, что так тронули ее. Потом они долго стояли взявшись за руки, переполненные радостью новой любви. Им казалось, что они были знакомы всю жизнь. Он приобщил ее к культу крыльев, преподав ей первый урок. Рассказал ей, что великие мастера эпохи Возрождения, прежде чем приступить к работе, собирали перья всех известных им птиц и скрупулезно их изучали. Что крылья, написанные рукой Фра Анджелико, не похожи на крылья, написанные Лоренцо Креди, Дуччио или Джотто. Что Симоне Мартини для своего "Благовещения" собрал перья орлов, скворцов, зимородков, сов, дятлов, павлинов, диких уток, сизоворонок, а также кур и других домашних птиц, и потом из этого многообразия возникли сияющие византийским золотом и переливающиеся всеми оттенками самых изысканных цветов лучшие крылья эпохи Возрождения. Эстрелья, собиравшая ангелов лишь для собственного удовольствия, испытывала невыразимую радость — неужели есть кто-то, знающий так много о крыльях и полетах!

Потом они говорили о снах, потом — о родственных душах. В каждом подсвечнике зажгли по две свечи, поставив их рядом. Потом, когда жажда поцелуев стала непреодолимой, они целовались — жадно, кусая друг другу губы, тая от желания, — пока- служитель не начал гасить свечи в алтаре.

Последняя свеча погасла, и часовня погрузилась в полную темноту. Они неохотно поднялись и побрели к выходу. Их едва не заперли в часовне — служитель лишь в последний момент заметил их.

Они молча шагали рядом, думая о тех удивительных минутах, которые только что пережили. Проходя через парк, они увидели, что все розовые кусты покрыты цветами. Это были кусты разных сортов, но на всех расцвели розы одного цвета — красного. В свете луны казалось, что цветов на каждом кусте вдвое больше, чем на самом деле.

Они условились встретиться снова. В том же парке, в тот же день — четверг, в то же время — шесть часов вечера. Прощаясь, он спросил, как ее зовут, и она почти прошептала: "Эстрелья[2]", — и он сказал, что ее имя сияет ярче всех имен на свете.

Но когда она захотела узнать, как зовут его, то услышала в ответ: "А как ты думаешь?" И тогда она нарекла его Анхелем[3].

Эстрелье, которая не знала других мужчин, кроме своего алкоголика-мужа, Анхель казался удивительным. Она нарушила клятву никогда больше не влюбляться. Она чувствовала, что не просто живет, а возродилась к новой жизни. Пришедшая к ней любовь, словно порыв шквального ветра, унесла все ее печали, все страхи, снова сделала ее наивной, заставила поверить (таковы уж мы, люди: в глубине души у каждого, что бы с ним ни случилось, живет надежда), что есть на свете настоящая любовь, способная делать человека счастливым каждую секунду каждого дня. И так год за годом. В тот вечер Эстрелья снова поверила в любовь. Она ревниво охраняла свою тайну, но желание поде-литься счастьем с кем-то все же взяло верх: в кабинете Фьяммы ее чувства выплеснулись наружу, и она рассказала все, абсолютно все.

В шесть она его увидит. Они встречались уже месяц. Все в том же парке Вздохов. Шли в часовню Ангелов-Хранителей и там обнимались и целовались, не замеченные никем. Был, впрочем, немой свидетель их ласк — служитель часовни, исподволь наблюдавший за ними (он прятался в исповедальне). Так они и играли в прятки втроем. Под конец священник всегда выпроваживал их, мягко и деликатно, словно приглашая приходить еще. И они снова бродили по улицам и разговаривали, разговаривали...

До постели дело у них пока не дошло, и Эстрелья, которая страшилась более близких отношений, была даже рада этому Неписаный запрет обострял желание — особенно по ночам, — и тогда, чтобы охладить пылающую плоть, Эстрелья мчалась в ванную: набросав в ванну льда, который огромными кусками приносил снизу консьерж, она подолгу сидела в ней. Однажды ей пришлось накричать на консьержа, чтобы прогнать его: Эстрелья догадалась, что он, выгрузив лед в ванной, не ушел, а спрятался за дверью: хотел подслушать ее, почувствовать ее жар — тот жар, которого еще никогда не чувствовал Анхель.

Она сравнивала себя со скороваркой, готовой вот- вот взорваться. Страсть сжигала ее. Она почти ничего не знала об Анхеле, но это ее не заботило: он казался ей таким необыкновенным! Даже то, что они встречались всего раз в неделю, не вызывало у нее удивления. Ей все казалось нормальным, хотя то, что они делали, назвать нормальным было нельзя. "Но почему нужно быть как все?" — спрашивала она себя. И когда Фьямма попыталась посоветовать ей, как вести себя с Анхелем, Эстрелья мягко, но решительно отвергла ее советы. Она воздвигла глухую стену, по одну сторону которой были они с Анхелем, а по другую — весь остальной мир.

Фьямму беспокоило то, что на приеме Эстрелья больше ничего не рассказывала о своем прошлом, а говорила лишь о своих встречах с Анхелем. Женщина, которая пришла за помощью, потому что не могла справиться с многолетним одиночеством, теперь думала только о своем новом друге, который раз в неделю ее одиночество заполнял. Проблема между тем никуда не делась — ее лишь перестали обсуждать. Как Фьямма ни старалась повернуть беседу в другое русло, ее попытки кончались неудачей — любая, даже самая абстрактная тема в конце концов заканчивалась разговором об Анхеле. Эстрелья была как чувствительная девочка-подросток, но Фьямме вовсе не хотелось брать на себя роль матери: во-первых, ее роль была совсем другая, а во-вторых, этим она своей пациентке не помогла бы. Она понимала, что Эстрелье нужно выговориться и что если она изливает душу своему психологу, то лишь потому, что у нее больше не было никого, кому она могла бы довериться. Фьямма опасалась, что мужчина, который так внезапно вошел в жизнь Эстрельи, может так же внезапно из ее жизни исчезнуть. Но понемногу этот мужчина становился ей симпатичен, он заинтересовал ее. Ей даже было обидно, что Эстрелья с ним до сих пор не переспала. "Что-то я слишком увлеклась этим случаем", — говорила Фьямма сама себе. Но она даже мысли не допускала, что может идентифицировать себя с собственной пациенткой. Нет, нет, нужно контролировать свои чувства.