Высота в милю - Лиз Томфорд Страница 12

Бар внезапно кажется переполненным и душным. У меня нет клаустрофобии, но сейчас мне кажется, что это вполне возможно. Я сжимаю руки в кулаки. Ладони становятся липкими от прилива теплого воздуха, который ударяет мне в щеки, а зрение слегка затуманивается. Я пытаюсь сделать вдох, но в комнате нет воздуха.

Черт. У меня такого не было уже много лет.

Не говоря ни слова, я выбегаю через парадную дверь бара.

Выйдя на улицу, оглядываюсь в обоих направлениях в поисках свободного пространства. Улицы переполнены людьми, большинство из которых обращают свое внимание на меня. Обычно я живу ради взглядов, одобрительных возгласов, признания. Но сегодня мне нужно быть как можно дальше от всех, кто смотрит на меня.

Перебежав улицу, инстинктивно сворачиваю через несколько кварталов, не представляя, куда иду, но полагаясь на свое охваченное паникой тело, чтобы найти тихое место.

В поле зрения попадает парк, но люди занимают все скамейки. Я нахожу большое дерево с достаточно большим стволом, за которым можно спрятаться. Не раздумывая, плюхаюсь задницей на траву, мои чертовски дорогие брюки от «Армани» мгновенно остывают от влажной земли.

Вдох. Выдох. Закрепить себя.

Где я? В Денвере. В парке.

Какого цвета скамейки? Голубые.

Почему я так себя чувствую? Потому что моя мать — золотоискательница, которая бросила своих детей и мужа ради того, у кого больше денег. Потому что моя мать чертовски эгоистична и теперь ей нужны мои деньги. Я ей не нужен. Она не любит меня. Ей просто нужны мои деньги.

Ярость снова просачивается внутрь. Единственное, что вызывает у меня приступы паники, это слепая ярость, но я не могу позволить ей управлять собой. Почти десятилетие терапии научило меня этому. Я не могу позволить панике победить. Не могу позволить своей матери победить.

Почему я так себя чувствую? Потому что она не любит меня. Потому что предпочла деньги моей сестре и мне. Но это не имеет значения, потому что я люблю себя.

Именно этому меня научила терапия — любить себя. И я люблю. Непринужденно и без сомнений, я люблю себя.

Кто-то должен.

Вдох. Выдох.

Паника прошла. Мне больше не жарко, я не чувствую волнения и могу дышать. Я боролся и не позволил приступу овладеть мной. Я остановил это до того, как все действительно началась.

Глубоко вздохнув, опираюсь локтями в колени и опускаю голову.

Я не оплатил свой счет в баре, но Рио может меня прикрыть. Я верну ему деньги в следующий раз. Вытаскиваю телефон и, не перечитывая сообщение сестры, отвечаю.

Я: Спасибо, что дала мне знать, Линдс. Люблю тебя. Пожалуйста, приезжай поскорее.

В своей жизни я люблю всего несколько человек, и эти люди — Мэддисоны и моя сестра. Это все. И это все, на что я рассчитываю. Это все, что мне нужно.

Линдси: Как раз смотрю свой календарь! Я что-нибудь придумаю, как только в офисе спадет аврал. Пожалуйста, сделай мне одолжение и держись подальше от скамейки штрафников в этом году.

Я: За это мне и платят большие деньги. Я — мудак из Чикаго, которому на всех наплевать, помнишь?

Линдси: Конечно.

Она заканчивает фразу плачущим и смеющимся эмодзи, потому что знает меня. Я не такой, но это то, во что я позволяю людям верить. Так проще. Мне так не больно.

ГЛАВА 5

ЗАНДЕРС

— Итак, сейчас здесь с нами скандально известный дуэт из «Чикаго Рэпторс», Эли Мэддисон и Эван Зандерс, — объявляет репортер из «Чикаго Трибьюн». Его голос доносится по громкой связи, когда мы сидим в каком-то конференц-зале на арене Денвера перед игрой.

Я смотрю на Мэддисона, еще одного человека в комнате.

— Скандально известный дуэт, — тихо произношу я.

Мэддисон закатывает глаза, но в его груди раздается тихий смех.

— Мэддисон, поздравляю тебя с новорожденным сыном.

— Спасибо, Джерри, — мой лучший друг наклоняется вперед, чтобы в телефоне в центре конференц-стола был лучше слышен его голос. — Мы с женой очень рады пополнению в семье.

— А Элла? Как ей нравится быть старшей сестрой?

— Очень нравится, — смеется Мэддисон. — Она вспыльчивая малышка, и в восторге от того, что в будущем у нее будет брат, которыми можно командовать.

— Что ж, нам не терпится увидеть твою жену и детей на следующей домашней игре в Чикаго.

Обычно разговор проходит именно так. Репортеры начинают со всяких милых, сентиментальных вещей с Мэддисоном, а затем переходят ко мне.

— И ЭЗ, — начинает Джерри, используя мое прозвище.

— Как дела, босс?

— Хорошо. Но не так хорошо, как у тебя, полагаю. На прошлой неделе по всему интернету были снимки тебя и твоей последней фавориткой, покидающих арену после домашней игры-открытия. Кто-то, о ком нам следует знать?

Почему репортеры считают нужным постоянно говорить о моей сексуальной жизни, для меня загадка. Но моя персона, воспринимаемая в медиа, приносит мне чертовски много денег, поэтому я не обращаю на это внимания. Хотя я понятия не имею, кого он имеет в виду с прошлой недели. В какой-то момент девушки начинают сливаться воедино.

— Ну же, Джерри, — поддразниваю я. — Ты же со мной разговариваешь. Когда был кто-то, о ком вам нужно знать?

— Виноват, — смеется он. — Чуть не забыл, что разговариваю с Эваном Зандерсом. Ты, наверное, не заботился о женщине дольше двадцати четырех часов со времен своей матери.

При упоминании о моей матери я бросаю взгляд на Мэддисона. Никто не знает о моей семейной ситуации, кроме моей и его семьи. Я плачу хорошие деньги своей пиар-команде, чтобы так продолжалось и дальше.

Мэддисон одаривает меня извиняющейся полуулыбкой.

— Похоже на правду, — я заставляю себя рассмеяться в устройство громкой связи, ненавидя вкус слов, слетающих с моего языка.

— Джерри, давай поговорим о хоккее, — быстро меняет тему Мэддисон.

— Да, давайте. У вас двоих в этом году неплохая команда. Заполучим Кубок?

— Это наш год, — заявляет