Родовое влечение - Кэти Летт Страница 12

– Меня уже пригласили играть в пьесе, поставленной по «Моей прекрасной леди». – Жестом, доведенным до совершенства долгими тренировками перед зеркалом, она отбросила свои волосы цвета сливочной карамели.

Хамфри подлил ей шампанского.

– В «Пигмалионе»? – Мэдди подставила свой фужер, но он так и остался пустым. – О, да, – уточнил он. – Искрящееся и чертовски убийственное обвинение в адрес британской классовой системы. – Неожиданно в личности Мистера Грубияна проявилось больше льстивой маслянистости, чем во всей нефти Саудовской Аравии.

Бесплотная Модель-превратившаяся-в-актрису была явно растеряна.

– Классовая система? В Британии? Что-то я никогда не замечала никакой классовой системы.

Мэдди ждала, что хоть кто-нибудь проедет по этой женщине. Накатит на нее бетономешалкой с бархатными колесами, как незадолго до этого накатили на нее. Однако мужчины уважительно кивали, как китайские болванчики. Казалось, они припадают к подножию хрупкой статуи. У всех на глазах происходило Таяние Мужчин.

Из туалета вернулась Соня. Она была бледна, и от нее попахивало блевотиной.

В цепи произошло замыкание, и у Мэдди лопнуло терпение.

– Это потому, что ты круглая дура, – выпалила она. – И если бы ты не была так чертовски красива, кто-нибудь из этих претендентов на звание Лучшего Подхалима Года обязательно сказал бы тебе об этом.

Хамфри смотрел на нее какую-то долю секунды, потом решил отделаться смехом.

– Австралийцы, – извиняющимся тоном произнес он, – так забавны.

Еще не договорив, Мэдди пожалела о том, что выпустила «Спитфайр» в эту Богиню Эротичности. Ведь на самом деле она собиралась атаковать мужчин. Этих «козлов», которые рассуждают о позитивных поступках и воспитании детей, стараются не употреблять слов «пикантность», «штучка», «клиентура» и в то же время тайно мечтают о том, как оденут Имоджин в школьную форму и выставят ее еще большей дурой, чем она есть.

Но Имоджин осталась равнодушной к вспышке Мэдди.

– Я восхищаюсь вашим акцентом, – впервые за все время обратилась она к ней.

– О, – мрачно буркнула Мэдди, – там, откуда я приехала, его можно услышать на каждом углу.

Имоджин передала Брайсу его сына и наследника. Небрежно прислонив малыша к своему плечу, он принялся просвещать собеседников насчет прелестей отцовства. Он любил своего отпрыска. Он любил его, когда тот плакал. Он любил даже его дерьмо. Факсы, мобильные телефоны, «порши», тяга к кокаину – в девяностые все это отошло на второй план, уступив место Авторскому ребенку. Готовая в любой момент схватиться за оружие, Соня направила на него свой «Никон».

– Никаких снимков! – возмущенно заявил Брайс, закрывая ладонью личико ребенка.

Соня покорно опустила фотоаппарат.

– Почему?

Брайс посмотрел на нее как на умственно неполноценную.

– Похитители!

Как только пирожные были съедены, а кофе выпит, Мэдди собралась сбежать.

– И куда же это вы собрались? – Хамфри все еще ел. Она устремила взгляд в его широко открытый, похожий на люк сушилки рот. – Начинается серьезная часть вечера.

«Конечно, по сравнению с весельем и играми», – подумала Мэдди. К тому моменту, когда началась запланированная лекция о том, как консервативная партия разрушает мировую службу новостей компании Би-Би-Си, у нее уже поубавилось благоговения перед ведущими лондонскими драматургами, поэтами, кинорежиссерами и журналистами. Дамы в платьях для коктейля, украшенных эстетствующими лозунгами «Солидарность» и «Рабочие, объединяйтесь!», джентльмены в мятых пиджаках, которые можно принять за тряпки с помойки, если не видеть этикетку с именем Жана Поля Готье, – все слушали очень внимательно, нацепив ритуальные маски сострадания. По мнению же Мэдди, их забота о бедных планеты была таким же мошенничеством, как ложбинка на груди Модели-превратившейся-в-актрису.

После обсуждения повестки следующего собрания Алекс вывел Мэдди на улицу. Они увидели Брайса, который шагал взад-вперед, держа на вытянутых руках орущего, извивающегося ребенка. Его пиджак от Озбека был в потеках молока. Через секунду откуда-то выплыла Имоджин. Длинная белая шея и оранжевая помада делали ее похожей на лебедя.

– Я вернулась. – Она лучезарно улыбалась.

– Черт, не могла раньше?! – рявкнул Отец Года, сунув ей в руки голосивший сверток.

Дверца «Лотуса» захлопнулась, и Мэдди прорвало.

– Господи, – кричала она, – я никогда в жизни не заглядывала в такое количество носов. И это при том, что они все ниже меня! Во время обеда этот урод, этот чертов агент спросил, какой университет я окончила. Я ответила, что единственное, чему я научилась в школе, – это рыганьем исполнять «Боже, храни королеву».

– Полагаю, ты продемонстрировала свое умение? – нерешительно осведомился Алекс.

– Ты абсолютно прав, черт побери! Он глухо рассмеялся. Колесо машины попало в колдобину, и Мэдди бросило на него.

– Не переживай из-за него. Брайс с отличием окончил Оксфорд по специальности «античная литература». И очень любит этим прихвастнуть. – Алекс утешающе похлопал ее по бедру, однако вид у него был расстроенный.

– Что он там изучал? Продвинутый курс снисходительности? Что же до женщин… Твоя давняя подруга…

– Гарриет? О, она ненавидит всех, и все ненавидят ее. Леди Филдинг поступила бы мудро, если бы везде появлялась с официальным дегустатором, слугой, который пробует блюда перед подачей. – Алекс запустил указательный палец ей в трусики.

– А потом, отказавшись от легкой беседы, этот писатель в подтяжках принялся рассказывать истории о грязнейших туалетах мира, о том, как он сидел над «очком» в Калькутте. Затем все принялись сравнивать нужники. И это во время обеда…

– В подтяжках? – Алекс свернул в тупик, притаившийся в промзоне на задворках Кингс-Кросс. В желтом свете фар закружилась поднятая пыль. Алекс выключил двигатель. – А, ты имеешь в виду Хамфри. Его основное притязание на славу, моя дорогая, заключалось в непродолжительном пребывании в католической больнице с воспалением прямой кишки. Во время операции доктора извлекли накладной красный ноготь. Монашки, позволю себе добавить, очень за него переживали. С тех пор он зациклился на всем, что связано с задним проходом.

– Вот как? – коротко рассмеялась Мэдди. – Беда в том, – грустно проговорила она, – что я пыталась со всеми поладить. Изо всех сил.

– Это не твоя вина, любимая. По словам Гарриет, быть австралийцем так же устарело, как быть бывшим министром сандинистского кабинета и одновременно поэтом. Брайс предложил мне найти мулатку, дочь какого-нибудь политического изгнанника из Нижней Вольты. Предпочтительно такого, кто пережил покушение на свою жизнь, которое осуществил какой-нибудь зазнавшийся капитан ВВС. А еще лучше – дочь канадца, скрывающего свое происхождение.

– Канадца? Неужели ты серьезно?

– Не знаю. Хамфри говорит, что они неожиданно стали очень популярны.

– А не проще ли найти новых друзей?

– Послушай, они, в сущности, хорошие люди. Просто подозрительны к новичкам. – Мэдди почувствовала, что он сказал это скорее для самоуспокоения. – Возможно, они посчитали тебя слишком – он отстегнул ее ремень – жизнерадостной. Мы, англичане, осуждаем любое проявление эмоций и называем его эксгибиционизмом.

– Эксгибиционизмом! Да эти люди посчитают тебя эксгибиционистом, если ты наденешь – ну, я не знаю – туфли без чулок. Боже мой! И эти