Наталья Нестерова - Девушка с приветом Страница 13

В грубияне Октябрьском больше человеческой теплоты, чем в замороженно вежливом Серже. Его хорошие манеры настолько архаичны, что отдают издевательством. Скажем, звонит телефон. Серж поднимается и обращается ко мне:

— С вашего позволения?

— Что? — недоуменно спрашиваю я.

— С вашего позволения я отвечу по телефону?

Конечно, подмывает нахально заявить: «А не позволяю!» — но я только молча киваю. Спрашивается: не можешь ли ты просто извиниться и взять трубку? Подумаешь, какой фон-барон, мистер-твистер через речку дристер. Неудивительно, что тебя жена бросила, — допек ее, наверное, средневековым чванством.

Я разговаривала с ним холодно, как диктовало мое пролетарское происхождение (мама — бухгалтер, тетушка — медсестра), и даже снисходительно небрежно, что легко давалось, так как я большей частью учила и объясняла. Натянула совершенно не свойственную мне личину высокомерной докторши и выйти из образа не могла.

Серж, безусловно, мог вызвать интерес у женщин из беличьей породы: тех, что любят грызть орешки, и орешки не простые — у них скорлупки золотые. Я к чужому богатству равнодушна. Чего не могу сказать о снобах, которые взирают на тебя, снимающую сапоги (ему же уличную грязь в квартиру не хотела нести), с таким видом, словно ты юбку задрала и чулки подтягиваешь. Тапки домашние он, кстати, мне потом купил, но ошалелого взгляда на мои ступни никогда не забуду.

Отношение Сержа к моей персоне я легко просчитала по его фразе из редкой сцены «попытка хождения боярина в народ».

Серж заявил:

— Я восхищаюсь, Кэти, что такая хрупкая и изящная девушка, как вы, обладает столь мужественной профессией.

На первый взгляд, все нормально, почти комплимент. Но только на первый взгляд!

Разберем дословно. «Восхищаюсь» — точнее сказать, «поражаюсь» — слово, имеющее как положительное, так и отрицательное значение. Почему выбираем отрицательное, объясняю дальше. «Хрупкая, изящная» опускаем, потому что соответствует действительности и роли не играет. Ключевая точка — «мужественная профессия». Для большинства людей «хирург» звучит почетно и благородно.

Но Серж ассистировал мне, когда штопали Рэя. А всякий обыватель, случайно обнаружив, что вспоротое человеческое нутро мало отличается от нутра свиньи, например, или увидев хирургические инструменты травматолога — дрели, стамески, ножовки, болты, отвертки и прочее, — впадает в ужас и смотрит на хирурга, работающего в полном смысле слова по руки в крови, не иначе как на живодера и костолома. Вот и я за неуклюжим комплиментом Сержа разгадала: «Фи, мадемуазель, не куртуазные у вас занятия».

Я так долго рассказываю, с какими настроениями наносила свой последний ветеринарный визит, потому что странная семейка задела меня за живое: к черному зубатому пациенту я привязалась, а его хозяин вызывал у меня душевные парестезии. Это термин из неврологии. Когда у вас с рукой или ногой творится неладное — то немеет, то иголками покалывает, то мушки по ней бегают, — говорят о парестезиях.

Серж приглашал меня на чашку чая или кофе в конце каждого посещения, а после моего отказа не настаивал на приглашении. Все та же игра в хорошее воспитание: он в глубине души рассчитывал на мой отказ, я вежливо подыгрывала. Но в последний визит правилу изменила — надо было обсудить будущее Рэя.

Кухня у Сержа мало походила на привычную московскую. Она вообще не походила на кухню, скорее — на уголок кафе с уютным столиком и стойкой бара. Достижения современной электроники и электротехники — плиту и полку, на которой стояли чайник, кофеварка, миксер, гриль и еще какие-то кухонные приборы — отделял стеллаж с книгами, цветами в горшочках и коллекцией морских раковин.

— Больше моя помощь не понадобится. — Я потягивала чай из чашки тончайшего фарфора. Заведись такая у тетушки Капы, она бы вытащила ее из серванта, разве что принимая министра, и то только министра здравоохранения. — Сможет ли Рэй снова ходить, бегать, я не знаю. Нужна консультация специалиста. Но есть ли таковые — травматологи-ветеринары, тоже не знаю.

На всякий случай я подробно описала суть проведенной операции и последующее лечение.

— Вот, возьмите листок. Сухожилия у него не пострадали. Кроме одного на задней ноге.

Зашить его во время операции я не могла.

Видите ли, — я невольно оправдывалась, — сухожилие — это как натянутая резинка. Разрез — и она убегает. Чтобы ее заштопать, нужны специальные инструменты и материалы, которых у меня дома, конечно, не было.

Поэтому Рэй может хромать на заднюю ногу.

Если он вообще встанет. Должна вас предупредить — может не подняться.

— Он мне дорог, даже если останется пожизненным лежачим инвалидом, — улыбнулся Серж.

Хорошая у него улыбка, вполне человеческая, а не буржуинская. Я облегченно вздохнула (не придется пса определять у себя дома) и безоговорочно поверила Сержу — он любит собаку, ухаживает за ней преданно и самоотверженно. Кажется, даже взял отпуск на время болезни Рэя.

— Катя, я вам очень признателен за все, что вы сделали для Рэя. Уверен, никто бы не справился лучше. В Москве есть американская ветеринарная клиника. Я туда телефонировал. Подобная операция стоила бы не менее пятнадцати тысяч рублей, послеоперационный уход и содержание в клинике — тысячу за каждый день.

Я невольно присвистнула. Ничего себе цены! Может быть, я совершила роковую ошибку, не выбрав профессию собачьего врача?

— Таким образом, — продолжал Серж, — я вам должен не менее тысячи долларов. Хотите ли вы, чтобы я сейчас их отдал?

Батюшки-светы! Тысяча долларов! На эти деньги я бы не только шарфик купила, но и дубленку, наконец, заменила.

— Нет, спасибо, — проговорил мой язык. — Не нужно денег.

— Я так и думал, — удовлетворенно откинулся на спинку стула Серж. — Вы удивительно добрый человек.

Он так и думал! Жмот несчастный. Мог бы подольше уговаривать. Скупердяй. Нет, я не «добрая», а дура, опилками набитая.

Отвлекли шум и сопение. Мы одновременно вскочили — и то ли вскрикнули, то ли простонали: «Ах!»

Рэй стоял в проеме дверей. Кривой, скособоченный, сотрясаемый мелкой дрожью — но стоял! Дошел из комнаты!

— Умница! Зайчик! — всплеснула я руками. Села на стул, похлопала себя по коленкам. — Иди сюда! Иди ко мне, мальчик!

Он поплелся, хромая на все четыре лапы.

Рэюшка положил морду мне на колени и благодарно лизнул руку, которой я стала его гладить. Леший с ними, с деньгами, за них подобную благодарность не купишь.

Физически работа моя в новой клинике была необременительной — присутствовала на операциях, наблюдала за прооперированными, мне поручили палату из пятерых больных. Но именно физически я и уставала — от новой обстановки и новых лиц, от своего профессионального невежества и плохой ориентации на местности: постоянно приходилось спрашивать, а где это, а где то. Октябрьский меня как будто не замечал — не обращался ко мне с просьбами или распоряжениями, не шутил, не спрашивал ни о чем. Но я чувствовала его затаенную настороженность. Он словно выжидал, что инородное вредное тело, то бишь я, проявит наконец свою подлую натуру, и его можно будет вышвырнуть вон. Для остальных сотрудников в отделении Октябрьский был что отец родной. Несмотря на его хамоватую грубость, двусмысленные шутки и развязные манеры, Октябрьского любили и врачи, и медсестры, и санитарки. А больные полагали, что, на их счастье, он спустился с небес.