Наталия Миронина - Немного солнца для Скарлетт Страница 13

– Да, как правило, этого стараются избежать. Но ты же сам все это устроил! – Майлз кивнул на одну из таких газет.

Гроув довольно улыбнулся:

– Да, я предпочитаю стоять у руля.

– Только слухи и так бы ходили. Не эти, так другие.

– Какие, например?

– Ну, что главный герой влюблен в художника по костюмам. – Майлз как-то смущенно улыбнулся.

– А кто это – художник по костюмам? – Гроув недоуменно поднял брови.

– Ну, эта самая Летти, к которой Анна цеплялась все съемки.

– А-а, понятно. Ну, там не очень поцепляешься. Эта художница отпор кому угодно даст.

– Согласен, – Майлз улыбнулся, – она умеет за себя постоять. Хотя по внешнему виду и не скажешь.

Гроув внимательней посмотрел на Майлза:

– Стив, в твоем голосе я слышу непривычные ноты.

– Какие? – Стив сделал вид, что изучает мундштук трубки.

– Непривычные, – улыбнулся Гроув. – Сдается мне, что, Стив, ты сам влюблен в эту самую Летти. Кстати, я все время хотел спросить, как ее зовут? Ну, не Летти же, в самом деле?

– Ее зовут Скарлетт. Мать дала имя любимой литературной героини. Потом имя сократили до Летти.

– Зачем же? Скарлетт – звучит красиво!

– Из-за фамилии.

– Что, очень неблагозвучная?

– Наоборот. Хорошая фамилия, но… русская.

– Имя – Скарлетт? А фамилия?..

– Ломанова.

– И она стала Летти Ломановой?! – Гроув на минуту задумался. – А ведь молодец девочка. Отлично звучит. Столько загадки, столько истории, столько женственности в этом сочетании – Летти Ломанова!

– Да, – закивал Майлз, и стало ясно, что Гроув прав, что Гроув разгадал эту тайну, которую Стив Майлз пытался скрывать во время съемок и сейчас, на фестивале, старался ничем себя не выдать, а это было нелегко – Летти Ломанова была тоже здесь. И ожидала показа, и от души радовалась возможности побывать в таком месте, где звезды кино каждый день встречались на улицах, где в каждом ресторанчике, в каждом кафе слышались споры известных критиков, тех, кто решал судьбу картин. Это было ее первое и в общем-то совершенно случайное участие в фильме в качестве главного художника. И это был ее первый кинофестиваль, и ей было не очень важно, возьмет ли лента главный приз. Ей был важен сам факт приезда сюда, в этот маленький городок, где оценивается творческий успех и откуда уезжают либо победителями, либо поверженными. Летти была здесь одной из немногих, кто не тешил себя иллюзиями, а наслаждался моментом. А Майлзу, который сразу про нее все понял, отчаянно хотелось ее закружить в развлечениях, познакомить со знаменитостями, показать подноготную этого пафосного и такого громкого мероприятия. Но он стеснялся, он боялся скомпрометировать ее, боялся бросить на нее тень. Летти Ломанова представлялась ему такой неискушенной и такой неиспорченной, что Майлз со своей репутацией бывалого ловеласа старался держать себя в руках. Сейчас он был рад, что Гроув разгадал его тайну – поговорить о предмете увлечения, поговорить о Летти хотелось давно, но его откровенность тоже могла повредить девушке. Гроув же вызывал доверие – он был человеком слова.

– Между нами говоря, очень необычная девушка.

– Что же ты удивляешься. Русские корни. Они, как и этот милый акцент, всегда делают образ трогательным и цельным.

– Это скорее литература, – рассмеялся Майлз, но было видно, что эти слова Гроува ему приятны. Словно Летти уже принадлежала ему и похвала в ее адрес добавляла ему признания.

Зал был набит битком. Люди даже стояли в проходах, хотя это запрещалось правилами. Перед началом показа съемочную группу окружили журналисты – казалось, что в этот момент все они собрались именно здесь, на пороге этого здания, где проходили конкурсные показы. Хитроумная стратегия Гроува дала свои плоды – все хотели посмотреть на Анну, которая впервые за долгое время показалась на публике. Все хотели посмотреть на Дика, который, по слухам, прилетел из Штатов на один день и жил затворником отдельно от съемочной группы. Всем хотелось проверить слухи, которые распространялись вроде бы сами по себе: правда ли, что Анна и Дик состоят в связи, правда ли, что Гроув, профинансировавший фильм с участием жены, подает на развод, правда ли, что режиссер имеет отношение к молодой художнице, которая работала в картине. Этот последний факт оказался неожиданным для самого Майлза – он, увидевший утром свежую газету со сплетнями о себе, выразительно посмотрел на Гроува. Тот так же выразительно развел руками – мол, подслушали… Что ты хочешь, это такая публика! Майлз усмехнулся и покрутил головой – Гроув делал деньги, Гроув шел к своей цели, и все, что помогло бы в этом, все он использовал. Майлз давно отвык обижаться на окружающих его людей, он давно привык считать виноватым себя. «Сам дурак – незачем было о ней рассказывать!» – буркнул он себе под нос. Сейчас он чувствовал, что должен объясниться с Летти, которая тоже, несомненно, увидит эту газету.

Но времени у него не было – просмотр начинался в два часа. Усевшись на отведенные им места, все затихли. Одно дело – ожидать решения жюри, волноваться, и совсем другое – смотреть в зале фильм, который дался с таким трудом. Смотреть то, что еще месяц казалось почти гениальным, а сейчас может оказаться бездарным. Они затихли, даже Гроув, даже Майлз, который никогда не терял присутствия духа и чувства юмора. Но вот закрылись двери, погас свет, на экране появились первые титры… Анна вздохнула и взяла за руку мужа. Она понимала, что из всех участвовавших в этом проекте именно он терял больше всего. И именно он приложил больше всего усилий, чтобы сегодняшний день закончился триумфом. Все остальные почти ничего не теряли, а если выигрывали – то очень многое. Анна на время забыла про Дика, который сидел тут же, рядом, с другой стороны. Она забыла обо всем.

Писатели не любят перечитывать написанное, художники прячут с глаз холсты, композиторы «теряют» партитуры. Актерам и режиссерам несколько сложней – они участвуют в коллективном творческом процессе, а потому просто так не открестишься от того, что сделал. Тем более что рядом с тобой может быть тот, для кого роль – его звездный час. Это ты сыграл плохо, а вот твой партнер как раз был на высоте. Кино – вещь непростая. Анна уже забыла обо всем, что так ее тревожило еще два часа назад. Она забыла о ревности, об обиде на Дика, она забыла даже про самого Дика. Она смотрела на экран и не узнавала себя. Это была не она – это была другая женщина, которая не стеснялась морщинок, не стеснялась намечающейся полноты, эта женщина не прятала рук – руки сорокалетней женщины не могут быть безупречны, как ни ухаживай за ними. Камера была внимательна к ней, к этой женщине, которая жила в Париже и боялась пустить в свою душу любовь. Анна понимала, что Майлз снял картину о времени, о его беспощадности. И одновременно Майлз снял картину о том, что власть человека все равно выше власти времени. Власть человека, власть его духа все равно побеждает. Только победа эта достается ценой жизни.